Шамаханская царица (СИ)

  - И ими тоже. Со стороны кажется чудным, невпопадным. Иным. А это просто другое восприятие мира. Другая логика. Другие образные пространства, цепочки и метафоры. Другие намерения. Ты ведь вчера был ой как прав. Человечество состоит из плохо взаимодействующих цивилизаций. Не культур, а именно цивилизаций. Потому что цивилизация - не набор обычаев, правил и нарядов, а особый мир с иным складом ума, со своими богами, легендами и героями. С огромным невидимым основанием в виде мифов, страхов, надежд, желаний, молитв, проклятий и ожиданий, способным влиять на реальный мир. В виде ощутимой и мощной силы, способной крушить и творить.

  И они мало взаимодействуют друг с другом. Точнее, люди разучились совмещать и притирать свои культурные пространства.

  - Это хорошо или плохо? На стыке культур ведь рождаются новые. Мир совершенствуется... как бы совершенствуется.

  - Это плохо. Отсутствием постоянства. Именно поэтому мы принуждены сидеть тут.

  - Потому что в мире нет постоянства?

  Фрея сосредоточенно кивнула.

  - Теперь очень хорошо понимаю твою фразу, что люди пребывают в различных языковых пространствах. Твоя логика сбивает с толку.

  - Ты не знаешь того, что знаю я. Раньше было хорошо, очень хорошо, потому что людей было мало... ты знаешь историю Элевсинских мистерий?

  - Вкратце - да. Начались в бронзовом веке, окончились с приходом христианства. Трижды блажен тот смертный, кто испытал в своей жизни их. Апулей, кажется, так говорил. Или Плутарх. В общем, душераздирающая история.

  - Пиндар. Но они все говорили, восторженно и взахлеб.

  - А потом попали под раздачу христиан в рамках кампании за укрепление нравственности и вертикали власти. Ну и в целях оптимизации наркотрафика.

  Фрейся пожала плечами.

  - Полынь во время элевсинских мистерий пили только в классическое время, - с прежней серьезностью продолжила она. - До того все было проще. Приходили люди, узнавали и видели Нечто, рассказывали другим. Потом понадобился наркотик, чтобы получать искомое. А потом пришла новая вера и опыт стало получить трудно, очень трудно. Потому что другие, которых было много, очень много, страстно верили и жаждали иных чудес. И получали их. Поначалу.

  - Ох, понимаю к чему ты клонишь: совокупное влияние множества людей, сознаний, нацеленных на одну цель, изменяет реальность?

  Фрея остановилась, посмотрела кругом, а потом остановила взгляд своих больших очаровующих глаз на мне.

  - А здесь рядом - Смородинка... - торопясь и путаясь в мыслях, стараясь соединить их в цельный и ровный поток, проговорил я. - Странная река русских мифов, разделяющая миры. К которой невозможно подступиться... потому что люди больше не верят в нее и не желают тратить время на мысли о подобном... ох...

  - Ну ты понял? - спросила она. - Как важно иметь свободное и чистое восприятие.

  - Как важно быть серьезным... - пролепетал я.

  Она притянула меня к себе и поцеловала в губы - жарко, томно, страстно и совершенно целомудренно, как могла бы целовать жрица богини любви - образцово, безупречно и без намерения продолжить на ближайшем сеновале.

  После чего, взъерошив мои волосы, побежала по тропинке назад, легко и беззаботно.

  А я, растревоженный, смущенный и чуток ошалевший, потопал к дому.

  Иван Царевич.

  Утро уже передало все дела дню, солнце светило в полный летний накал, испаряя чересчур сильные эмоции и вытапливая игривые толстенькие мыслишки, поэтому к дому я пришел спокойным и по-прежнему любопытным. Более того, любопытство даже усилилось.

  На кухне Аглая распекала кого-то за нерасторопность и леность. Я собрался прошмыгнуть мимо, но то самое усилившееся любопытство заставило остановиться неподалеку от двери.

  - ... следить! Чешуя по всей кухне валяется, куда не ступишь! Иди, прибери!

  - Хорошо, бабушка.

  - И волосы не ухожены, страх один. Ну кто ж так волосы содержит!

  - Так ведь расчесываю, бабушка! И ночи не проходит, как расчесываю!

  Второй голос был мягким, нежным и убаюкивающим. Подумалось о блондинке, сложившей губки пухленьким сердечком и непонимающе хлопающей ресницами. Блондинке с такими завитыми локонами и невинно поданным вперед бюстом.

  - Только ведь они растрепываются, сердешные, не уследить-то за всеми, столько их много и такие они длинные, да волнистые, да плетучие, да завивные... один начнешь приглаживать, да другие своего просят, сердешные, и завидно им, и тоскливо, и желанно...

  Голос явно убаюкивал, усыплял, мне даже пришлось встрепенуться, чтобы сбросить подступившую вдруг дрему.

  - Тьфу, - бросила в сердцах Аглая, - срам потеряла. Иди, прибирись за собой, да хвостом то не верти, не верти!

  Я не смог преодолеть желание посмотреть, как вертят хвостом, и заглянул в кухню.

  У плиты стояла бледненькая, но вполне упитанная девушка-неформалка с длинными распущенными волосами зеленоватого оттенка и губами, напомаженными фиолетово-синей помадой. Длинная плотная юбка до полу полностью скрывала ноги. Виднелись только темносерые ботинки на толстой подошве, большие и широкие.

  Девушка что-то помешивала в кастрюле. Остро пахло свежей рыбой и болотной тиной.

  - Здрасьте, - игриво сказала девушка и улыбнулась мне.