Шамал. Том 1

Дорога поднималась вверх, к перевалу. Небо было голубым и чистым, вершины гор уже заливал солнечный свет. Внизу, здесь в долине, было еще темно, холодно и сыро, дорога была скользкой, на обочине скопился снег, но Эрикки это не пугало; «рейнжровер» имел полный привод, и он захватил с собой цепи на колеса. Некоторое время спустя, когда они подъехали к повороту на базу, он проехал мимо. Он знал, что база пустовала, с 212-м все было в порядке, машина ждала ремонта, перед отъездом из дворца он безуспешно попробовал связаться со своим директором, Даяти. Но это не имело значения. Эрикки откинулся на спинку сиденья, баки у него были полные и вдобавок еще шесть двадцатилитровых канистр, которые он наполнил на личной заправке Абдоллы.

Я легко доберусь до Тегерана еще сегодня, думал он. И вернусь к среде – если вернусь. От этого ублюдка Ракоци добра не жди.

– Кофе хочешь, милый? – спросила Азадэ.

– Спасибо. Посмотри, не удастся ли тебе поймать Би-би-си или «Голос Америки» на коротких волнах. – Он с благодарностью принял чашку горячего кофе из термоса, слыша доносившиеся из радиоприемника треск и свист настройки, громогласные советские станции и больше практически ничего. Иранские радиостанции все еще бастовали и были закрыты, за исключением тех, которые обслуживались военными.

За прошедшие выходные друзья, родственники, торговцы, слуги приносили самые разные слухи и слухи, опровергающие слухи, от предстоящей советской интервенции до предстоящей американской интервенции, от успешных военных переворотов в столице до почтительной сдачи всех генералов на милость Хомейни и отставки Бахтияра.

– Чушь! – сказал тогда Абдолла-хан. Это был дородный мужчина на седьмом десятке, с бородой, темными глазами и полными губами, увешанный драгоценностями и богато одетый. – С какой стати Бахтияру уходить в отставку? Он этим ничего не выигрывает, значит, и смысла в этом нет, пока.

– А если Хомейни победит? – спросил Эрикки.

– На все воля Аллаха. – Хан полулежал на коврах в Большом зале, Эрикки и Азадэ сидели напротив него, за спиной хана стоял вооруженный телохранитель. – Но победа Хомейни будет лишь временной, если он ее добьется. Армия приструнит его и его мулл рано или поздно. Он старый человек. Скоро он умрет, чем скорее, тем лучше, потому что, хотя он и исполнил Божий промысел, избавив страну от шаха, чье время пришло, он мстителен, мыслит узко и поражен такой же манией величия, как и шах, если не большей. Он, без сомнения, убьет больше иранцев, чем их когда-либо убил шах.

– Но разве он не служитель Божий, истинно верующий и обладающий всеми качествами аятоллы? – осторожно спросил Эрикки, не зная, чего ему ожидать. – Зачем Хомейни делать это?

– Такова привычка тиранов. – Хан рассмеялся и положил в рот еще один кусочек халвы, турецкой сладости, которой он объедался.

– А шах? Что будет теперь? – С какой бы неприязнью Эрикки не относился к хану, он был рад возможности узнать его мнение. От хана зависело многое в жизни его и Азадэ в Иране, а Эрикки не хотел уезжать.

– Все в воле Аллаха. Шах Мохаммед принес Ирану невероятные блага, как и его отец до него. Но в последние годы он полностью ушел в себя, свернулся там клубком и перестал кого-либо слушать – даже шахбану, императрицу Фарах, которая была преданна ему и мудра. Если бы он хоть немного соображал, он бы немедленно отрекся в пользу своего сына Резы. Генералам нужен стяг, вокруг которого они могут сплотиться, они могли бы наставлять его, пока он не будет готов править сам – не забывай, Иран является монархией почти три тысячи лет, всегда в руках абсолютного правителя, кто-то скажет – тирана, обладающего абсолютной властью, отнять которую у него может только смерть. – Полный чувственный рот хана скривился в улыбке. – Из шахов Каджар, нашей законной династии, которая правила полтора столетия, только один, последний в роду, мой двоюродный брат, умер своей смертью. Мы – люди Востока, не Запада, которые понимают жестокость и пытки. О жизни и смерти мы судим не по вашим меркам. – Его темные глаза, казалось, еще больше потемнели. – Может быть, воля Аллаха в том, чтобы Каджары вернулись, – во времена их правления Иран процветал.

Я слышал иное, подумал тогда Эрикки. Но вслух ничего говорить не стал. Не мне судить то, что здесь было или что здесь будет.