Шаман

На площадке перед кабинетом стоял сыскной фотограф Рогалёв. Он был с большим, на массивной треноге фотоаппаратом. Рогалёв выглядел взволнованным, Петра он осмотрел пугливыми мечущимися глазами.

– Ваше благородие, – быстрым испуганным голосом обратился он к Петру, – по отделению прошёл слух, что там сам Аркадий Францевич находится, из Москвы приехал! Это так? Не подтвердите мне?

Пётр не нашёл, что ответить. Он оказался растерян таким вопросом.

– Вот, имею желание сфотографировать наших уважаемых персон, Владимира Гавриловича и Аркадия Францевича, пока они тут вместе! Когда ещё такое случится!

Не дождавшись ответа от Петра, Рогалёв, решившись, приоткрыл дверь кабинета и, всунув в щель свою голову, дрожащим голосом спросил разрешения сфотографировать начальников двух сысков вместе, на память. Вероятно, получив согласие, он быстро вбежал с фотоаппаратом в кабинет, даже не удосужившись её за собой прикрыть.

Пётр закрыл дверь, надел на себя пальто, поднял с пола свой тяжёлый портфель и неспешно зашагал к лестнице.

Рогалёв был любителем исторических фотографий. Благодаря его энтузиазму у некоторых чиновников отделения на квартирах хранились групповые снимки, которые он им дарил. Может быть, когда-нибудь они станут частью экспозиции музея петербуржского уголовного сыска, при Филиппове ставшего эффективным могучим подразделением.

Выйдя на крыльцо отделения, Пётр глубже натянул под ледяным сырым ветром на голову фуражку и осмотрелся. Здесь стало людно. Несколько полицейских и около двух десятков в основном прилично одетых горожан ожидали приёма Филиппова. Сюда они приходили ежедневно, со всего Петербурга, просить начальника сыска о какой-либо помощи, часто по самым простым вопросам, вполне способным рассматриваться сыщиками на полицейских участках. Филиппов обычно принимал всех, уделяя каждому своё внимание. Его рабочий день, соответственно, был перегружен, и спускался глубоким вечером в свою казённую квартиру начальник сыска смертельно уставшим.

Квартира Филиппова располагалась здесь же, на первом этаже здания сыска. Никто из сыщиков в неё, естественно, никогда не допускался, поэтому как она выглядит изнутри, Пётр не имел ни малейшего представления. Наверняка она была большой, даже огромной, с несколькими светлыми комнатами. В квартире вместе с Филипповым проживала его небольшая семья: жена, сын с дочерью. Одна или две комнаты были заняты прислугой.

Филиппов по нынешним временам ежемесячно получал огромное жалованье – со всеми надбавками и премиями оно составляло пятьсот рублей. От некоторых сыщиков Пётр слышал, что около тысячи рублей в месяц (размер жалованья держался в тайне). В любом случае своё жалованье начальник сыска с верхом отрабатывал, потому что на личные дела, какие-то бытовые отвлечения у него совершенно не оставалось свободного времени. Короткий сон на первом этаже здания отделения, тяжёлая служба на втором – вот тот режим, в котором он существовал.

Пётр даже не был уверен, что в таком жёстком режиме сам сможет протянуть более месяца.

Слева от Петра парадная дверь широко распахнулась, и на крыльцо вышел Кошко. Он был одет в добротное чёрное тёплое пальто с меховым воротником, на голове новенький симпатичный котелок, тот самый, который он крутил недавно в кабинете Филиппова. В левой руке он держал большой лакированный портфель, цены немыслимой. С лакированными ботиками на ногах вид он производил в совокупности очень важный, знатный. Толпа, ранее галдящая, при виде него поутихла. Люди смотрели на него с интересом. Многие узнали в нём прежнего помощника Филиппова, а некоторые даже знали о его новой должности в Москве.

Не обращая внимания на всё это восприятие, Кошко шагнул к Петру. Невдалеке, саженях в двадцати пяти, на другой стороне улицы, он тоже увидел семью инородцев с севера. Видимо, с Шаманом он прежде, ещё при службе в Петербурге, сталкивался, в суде или в тюрьме, потому что сразу их опознал.

– Знаешь, кто это такой? – спросил он у Петра.

– Пока ещё только догадываюсь.

– Тот самый нойд из Степановки. Наверняка благодарить пришёл. Ты его с женой от верной каторги спас, из кандалов вытащил, а детей их – от сиротства неминуемого.

Пётр в предположении Кошко засомневался. Как бедный, голодный, несчастный человек, десятью днями как покинувший сырую зловонную камеру тюрьмы, мог отблагодарить сытого, обеспеченного полицейского? Никаких денег от него он никогда не возьмёт, не опускаясь до кощунства принимать их из рук голодного, а словесные благодарности ему тем более не нужны – в Степановке он защищал Закон, отстаивал требования Справедливости, а вовсе не пытался Шаману помочь. Тому просто повезло, что в Степановке волей судьбы оказался ответственный уголовный исследователь. Будь Шаман причастен к убийству, Пётр, не рассуждая, отправил бы его за решётку.

Пётр считал, что Шаман пришёл, чтобы сообщить ему какие-то сведения.