Шаман-гора

Глава 14 Страсти по Шекспиру

Третьи сутки плывём с пассажирами на борту. Как и говорил Степан, встретили мы их на Тунгусской пади. Молодой мангрен со своей подругой догнали нас на двух оморочках. В оморочки были погружены нехитрые пожитки молодожёнов.

Внешность мангренов ничем не отличалась от облика коренных народов Приамурья: те же широкие скулы, слегка приплюснутые носы и раскосые глаза. Может быть, между различными этническими группами они как-то и отличали друг друга, но для меня, европейского человека, все они — что эвенки, что нанайцы, что ульчи, что орочи — казались на одно лицо. Но девушка привлекала к себе внимание какой-то жгучей азиатской красотой и породой, что ли. Высокая шея, гордая осанка, утонченные черты лица. Юноша выглядел скромнее и непритязательней, но в нём также чувствовались гены высокородных родителей. Позже я узнал, что в своём племени они действительно принадлежали к знатным родам. Я с интересом разглядывал одежду и обувь, изготовленные из шкур зверей и рыбьей кожи. Из оружия у охотника имелось копьё и лук со стрелами.

Без лишних расспросов мы приняли беглецов на борт. А те, едва ступив на плот, сразу подарили нам различные безделушки ручной работы. Мы, в ответ, одарили своих гостей стеклянными бусами и жестянкой из-под чая.

Алонка в течение всего дня в детском восхищении разглядывал наше вооружение. У природного охотника буквально слюнки текли при одном только взгляде на оружие. Мы со Степаном решили не доводить парня до греха и по молчаливому согласию подарили ему старенькую берданку.

Долгое время тот не мог поверить, что стал обладателем такого ценного имущества. Он сначала показывал на винтовку, а затем тыкал себя пальцем в грудь и говорил: — Моё?

— Твоё, твоё, — подтверждал кто-нибудь из нас.

— Моё! — счастливо улыбался мангрен и с любовью поглаживал цевьё берданки.

Через некоторое время это стало неким ритуалом. Мы не хотели обижать наивного и простодушного охотника и постоянно подыгрывали ему в этом.

Одежда мангренов напоминала одежду китайцев: такие же халаты и штаны, похожий орнамент. Но, подумав, я решил, что в этом-то как раз ничего удивительного и нет — рядом маньчжуры и китайцы. Такое соседство волей-неволей наложит свой отпечаток.

Алонка и его возлюбленная Менгри поведали нам историю своего бегства от родных. Она как две капли походила на классическую историю Шекспира, только здесь враждовали не семьи итальянских аристократов Монтекки и Капулетти, а два уважаемых мангренских рода, и причина вражды была намного банальнее, а может быть и трагичнее, чем шекспировские страсти.

Яблоком раздора явилось то, что шаман одного рода обвинил шамана другого рода в том, что тот не следит за соблюдением законов предков, установленных духами. Их вина заключалась в том, что как-то голодной весной охотники рода Алонки подняли из берлоги медведя. Но так как их с голодухи качало ветром, то они не соблюли все моменты ритуального обряда правильного поедания медведя и замаливания грехов. Кто-то доложил об этом «прегрешении» шаману рода Менгри.

Дело в том, что медведь у мангренов, да и не только у них, почитался как родоначальник и прародитель. Не дожидаясь наших просьб, Алонка рассказал историю появления на свет настоящих людей.

— Давно это было, — рассказывал Алонка. — На реке Подкаменной Тунгуске жили первые люди на земле. Сестра и брат. Как-то раз, когда брат был на охоте, пришёл к их стойбищу медведь.

Увидел он красавицу-сестру и похитил её, чтобы сделать своей женой. Вот от этого брака и пошли настоящие люди — мангрены.

Через некоторое время встретились в лесу у костра брат похищенной и медведь. Между ними возник спор, и медведь пал от стрелы охотника. Умирая, медведь спел охотнику предсмертную песню, в которой признался, что он муж его сестры.

Это значило, что хоронить его, то есть снимать шкуру, должен не охотник, а кто-нибудь из рода зятьёв охотника, то есть родня медведя. А сородичи Алонки этот обряд немного ускорили и не соблюли все мероприятия, предписанные в таких случаях духами, тем более что медведь сам являлся духом — помощником шамана. Звали этого духа Манги. Я вспомнил причину войны между жителями Лилипутии и империи Блефуску из-за того, с какого конца разбивать варёное яйцо — с «острого» или «тупого»? Так и в религиозных вопросах причиной пожара могла послужить одна-единственная спичка, а такой «спичкой» могло оказаться одно неверно сказанное слово.

О том, что практически у всех малых народностей Севера медведь является прародителем, я уже слышал. По нанайской легенде, медведь приходит в юрту к женщине и становится её мужем.

У них рождаются дети — нани хала. Когда дети вырастают, женщина уходит в лес к медведю и сама становится медведицей. Но перед этим она строго-настрого наказала своим детям никогда не охотиться на медведей. Вполне естественно, что это табу было нарушено. Неблагодарные дети убили и съели своего родителя.