Шаманка

Правда, расслабиться в тот вечер у Птичкина не получилось. Не получилось целиком отдаться своему темному естеству. Во-первых, эта Настя ужасно переигрывала. Наверное, она считала, что ее визги и чересчур сладострастные для жестоко избиваемой женщины стоны возбудят его. Но вышло все наоборот – это возвращало его в реальность, мешало уплыть по тусклой лунной дорожке и раствориться в бездне. И она не реагировала на боль. Совсем. В тот вечер он позволил себе большее, чем обычно. На нежной Настиной коже остались кровавые полосы и фиолетовые синяки. Женщина же вела себя так, словно ее шутя шлепнули по ягодице. «Она заранее накачалась обезболивающим, – понял Птичкин. – Или какой-то наркотой!» Это понимание лишило его остатков вдохновения.

Во-вторых, где-то на заднем плане маячила мысль – а прислушивается ли Сандугаш к тому, что происходит в этой комнате? То есть, услышать ничего она не могла – Федор хорошо позаботился о звукоизоляции. Но думает ли она о том, что он сейчас делает с холеной красивой Настей? Представляет ли себе то, что происходит совсем рядом с нею, за несколькими стенами? Может быть, даже представляет себя на Настином месте? Там, у камина, у нее был такой взгляд…

Все это мешало ему получить искомое наслаждение. В итоге уже через час Птичкин отвязал женщину и вручил ей конверт – ровно три тысячи долларов. Базовая ставка. На большее она не тянула.

Настя пыталась предложить продолжить вечер в каминном зале, но он даже не стал с ней пререкаться и придумывать какие-то вежливые поводы.

Просто, выходя из комнаты, бросил через плечо:

– Там тебя проводит горничная. Она же вызовет для тебя такси. Спасибо и прощай.

12.

В ту ночь он долго не мог уснуть. Это было странно. Обычно сон мгновенно забирал его как безоружного пленника. А тут – ворочался, вставал, подходил к окну полюбоваться на красиво освещенные улицы коттеджного поселка, пил чай, пил коньяк, пробовал читать, пробовал работать, отвечать на какие-то письма. Только к рассвету с трудом погрузился в нестабильный прерывистый сон.

Зато следующим вечером случилось чудо.

Сангудаш сама подошла к нему. И на ней был не привычный растянутый спортивный костюм, а простое белое платье в модном «бельевом» стиле. Новое платье – отметил Федор. Нарочно купила для того, чтобы ему понравиться. Чтобы он посмотрел на нее новым взглядом.

И волосы распустила, а обычно собирала их в тугой пучок.

Она могла бы начать издалека – ведь каждый вечер между ними были какие-то светские разговоры почти ни о чем. Но ведь оба понимали, что на самом деле происходит. И оба были из тех, кто может себе позволить не притворяться.

Поэтому Сандугаш подошла к нему несколько ближе, чем следует «просто другу» и погладила его по щеке. Федор не очень любил такого рода нежности. Но в данном случае ему было любопытно. И его внутренний полководец ликовал. Он выиграл эту войну! Вот так просто, так внезапно! Ему казалось, что враг может еще держаться и держаться, а тот вдруг пришел на его территорию, размахивая белым флагом.

Она погладила его по щеке. И в тот же момент – без произнесенных слов и пустых обещаний, без иллюзий и пустых надежд, без веры в светлое будущее и прочей романтики – все между ними было решено.

Глава 4

1774 год

Март, а холод зимний. Март, а сугробы непролазные. Март, а вьюга сбивает с ног лошадей. Дыхание не успевает согреться в легких, так и выдыхаешь в мороз – холодное. Холод внутри, холод снаружи. Не греют тулупы, надетые поверх военной формы. Не греют меховые шапки. Не греют сапоги. Люди падают без чувств от усталости и холода. Молодые и крепкие солдаты, боевые офицеры – не выдерживают. Лошади спотыкаются и падают. Если хоть одна не поднимется – кому-то придется пересесть на розвальни, а на них везут патроны, запас оружия, две маленькие пушки…

Надо остановиться. Прекратить эту бешеную гонку. Все равно этой ночью они до Троицкой крепости не доберутся. Дай Бог – если к следующей ночи. Дай Бог – если не заблудились еще…

Надо пощадить людей и лошадей. Остановиться, разжечь костры – как, на таком ветру, как из разжечь? – но хотя бы укрыть лошадей и самим потеплее укрыться, друг к другу прижаться, как-то дожить до утра, отдохнуть, поесть хотя бы сушеного мяса и сухарей, да сахар пососать, от сахара силы будут, да хлебного вина хлебнуть, теперь уж все равно, а хоть тепло, да лошадей покормить, овес-то есть пока… Надо остановиться. Надо пощадить.

А ему хочется рвать им всем глотки за то, что устали, за то, что так медленно двигаются. Хлестать до крови кнутом, чтобы бежали из последних сил. Не разбирая – люди, кони…

Ему надо в Троицкую крепость прежде, чем туда доберутся пугачевские орды.

Ему надо спасти Фленушку, а остальное все не важно.

Сколько жизней он положит ради этого – не важно.

Ему надо…

Но он же не безумец. Он видит: даже если исхлестать их в кровь, они не дойдут. Они лягут и умрут тут, в снегу. И он останется один.

– Стооой! – хрипло прокричал капитан Мирон Алексеевич Щербаков. – На отдых становимся.

– Наконец-то, – простонал кто-то, кого он не разглядел и голоса осипшего не узнал.