Шаманский бубен луны (СИ)

— Тут это, — затараторил Кропачев, — мы вчера поздно пришли, а там мороз минус сорок, ну ты же знаешь.

— Да не было вчера минус сорок, — сказала Ася и тотчас спохватилась. — Палатку вернули?

— Давай вечером.

— Что вечером?

— Вечером отнесем палатку.

Ася вытаращила глаза и превратилась в статую.

Кропачев смущенно зыркнул по сторонам, зорко всмотрелся в Палаускаса, зашедшего в класс.

— Серега! — Кропачев переместился между партами, догнал Палаускаса и стал что-то ему говорить и доказывать. Палаускас слушал, кивал. — Мурзина, — позвал Кропачев. — Я договорился с Серегой, он поможет.

Вечером Палаускас тащил тяжелый туб палатки. По горбатой тропинке, ведущей от универмага к пункту проката, в обе стороны двигались редкие фигуры, мимо медленно проползали усталые машины с усталыми шоферами. Вдвоем вошли в пустое помещение проката. В холодном воздухе тускло дрожала лампа, сил хватало только согреться и не перегореть. Закутанная в шаль крест на крест, как оборонительное сооружение, в зал вошла Марьюшка, на столе открыла книгу. Фамилия Мурзиной обведена красным жирным карандашом.

— Просрочка! — Марьюшка ткнула коготком в запись. Штраф — три рубля.

Ася вздрогнула и приготовилась спорить.

— … и еще плата за один просроченный день. Я вчера как дура из-за вас выходной потеряла.

— Вы не говорили… — стала мямлить Ася.

— Вы палатку сдаете? Или еще будем оформлять на сутки?

— Сдаем.

— Разворачивайте. Будем проверять.

Они выдернули тяжелый брезент из мешка, на пол посыпалась хвоя, стружка, зола. Марьюшка стояла рядом, охала, потирала поясницу.

— Вот! — бодро сказала Ася, раскрутила ткань и с ужасом увидела посреди зеленого брезента дыру с неровными выжженными краями.

— Что это? — взвыла Марьюшка.

— Не-е… — помотала Ася головой, словно пыталась сбросить картинку. — Это не наша палатка.

— Да ла-дно! — Марьюшка сунула руку в карман, вытащила носовой платок, громко высморкалась.

— Откуда это? — Ася коготками царапала дыру, словно пыталась ее уничтожить.

— Это точно она? — оглянулась на Палаускаса. Он кивнул. — И ты знал? — «Знал».

— Да не мое это, — продолжила буксовать Ася, повернула, перевернула, сунула-высунула руку сквозь дыру. — Подсунули чужую? Себе забрали хорошую, а мне это? — Попыталась выкрутиться, обмануть. — Так и было.

— Ну конечно! — заговорила в платок Марьюшка, сморкаясь. — Так что?! Будем оформлять акт порчи государственного имущества?

— Без акта можно? — спросил Параускас.

— Можно, если возместите ущерб.

— Сколько? — оглянулся Палаускас на Асю, словно приготовился спасать ее от обморока.

— Сейчас посмотрим. — Марьюшка деловито плюхнулась на стул, дернула дверцу стола и вытащила тяжелую амбарную книгу. Долго листала страницы с закругленными ветхими углами, сверяла, била по костяшкам счетов и наконец зачитала приговор. — Девяносто шесть рублей…

«Бьют часы на башне, бьют часы на башне — Бим! Бом! Бом!» — Ася плелась по дороге и никак не могла освободиться от музыкальной распевки. — Бим! Бом! Бом! колотило в виски, голову, сердце. — Девять! Шесть! Девять! Шесть!

От снегопадов дорога сузилось до узкоколейки. Проспекту зимой тротуаров не полагалось, предлагались только сугробы, колдобины, ухабы, голодные собаки. Одна всю дорогу тащилась следом, иногда с надеждой отвлекалась на бумажку, с подозрением поглядывала на проходящие ноги. Ася чувствовала себя гороховой шутихой, над ней посмеивались, расслаблялись и никому не было дела до ее порядочности и отзывчивости, пикнуть не успела, как ей подсунули проблему. Она шла и шла, а улица все тянулась и тянулась, а настроение ухудшалось и ухудшалось, ближе к дому совсем испортилось, скукожилось. Теперь Ася и сама напоминала эту голодную собаку с облупившийся шерстью, просевшими глазами, увешанную махровыми шарами чертополоха. На фоне света фонарей тень собаки горбато вытягивалась вверх и смотрелась зловеще.

— Вот что ты ко мне пристала? — спросила Ася у собаки. — Меня и саму скоро из дома погонят.

Собака исчезла, и Асю тут же догнал Дрыщ. Совсем другой Дрыщ, не тот, что когда-то открывал ей дверь. В длинном кожаном пальто, в лаковых ботинках, в шапке, похожей на чугунок. И внутренне он как-то изменился. Вид довольный, взгляд глубокий.

— Привет, котенок… — хохотнул он Асе, и уступая место мусорке, за руку втащил ее на сугроб. Теперь с высоты можно было видеть кузов, женщину в фуфайке, в брезентовых варежках, сквозь дыры в шали просвечивал белый платок.

Дрыщ схватился за борт машины и, утопая в снегу высокой обочины, пошел рядом.

— Ма, я женюсь.

Женщина встрепенулась, стянула с губ на подбородок платок, улыбнулась черными зубами, несмело перекрестила.

— Ма…приходи, я тебя с женой познакомлю… — Дрыщ шел вдоль обочины под низко склонившимися ветками тополя, которые умудрялись стряхивать снег ему за шиворот. Сугроб закончился. Машина проследовала мимо и остановилась у шестого дома.

На минуту Ася забыла про палатку, про свои проблемы, уверенно схватила Дрыща за руку.

— Почему ма? Реально ваша мать?

— Скажи, что ты не знала? — сквозь зубы процедил Дрыщ.

— Откуда?

Дрыщ сплюнул в сторону.