Шамбаров В. Антисоветчина, или Оборотни в Кремле

Что же касается “неуязвимости” бандеровцев, то она объяснялась не столько поддержкой местного населения, сколько другими факторами. Их формирования базировались вблизи границ Польши и Чехословакии, а когда против них предпринимались крупные операции, скрывались на территории других государств. Лишь после того, как в 1947 – 1948 гг в этих странах была установлена коммунистическая власть, стало возможным заключить с ними соглашения о совместной борьбе с повстанцами, и тогда-то успехи бандеровцев подошли к концу. Несколько полков УПА прорвались через заслоны, пересекли три или четыре государственных границы и добрались до Баварии и Австрии. И выдавать их, в отличие от власовцев или казаков, никто не подумал. А с отдельными группами и подпольными структурами повстанцев война на Украине и в Литве тянулась до 1950 г.

Как раз в этот период, после войны, а вовсе не в 1930-х достиг своего максимального размера ГУЛАГ. Его “население” составило 2,5 млн заключенных [27, 161]. Выросло оно за счет тех же бандеровцев, “лесных братьев”, за счет людей, заподозренных в их поддержке, власовцев, бывших полицаев, за счет осужденных за сотрудничество с оккупантами, арестованных белогвардейцев. Попало в лагеря немало граждан, осужденных невиновно. Но, опять же, было бы ошибкой относить всех заключенных к “политическим”. Большинство сидело по уголовным статьям. В войну и первые послевоенные годы разгулялась преступность, и страну “чистили” от бандитов, воров, хулиганья, проституток. И, надо сказать, сделано это было быстро и эффективно. Советские граждане снова смогли выходить по ночам на улицы без страха, без риска быть убитыми, раздетыми или изнасилованными. Было и немало осужденных за нарушения трудовой дисциплины, за мелкие хищения – по законам военного времени это влекло уголовную ответственность.

Чтобы выделить более опасных преступников (например, сотрудничавших с немцами), в 1948 г. возникли лагеря особого режима, “каторжные”. Но в том же 1948 г. условия содержания заключенных во всех лагерях были значительно смягчены, улучшилось питание, охрана труда, стали предприниматься меры к тому, чтобы беречь заключенных [27]. Дешевая рабочая сила ГУЛАГа, контингенты пленных (1,5 млн немцев и 500 тыс. японцев) во многом способствовали послевоенному восстановлению хозяйства, освоению месторождений полезных ископаемых в Казахстане, Сибири. Но сам по себе чрезмерный рост системы лагерей сделал ее нестабильной и взрывоопясной – тем более что в нее попало значительное количество бывших военных. Один за другим покатились бунты и восстания. В 1948 г. близ Воркуты, в 1949 г. в Берлаге, в 1951 г. на Сахалине, в 1952 г. в Озерлаге и Экибастузе, в 1953 г. в Карлаге, Горлаге, Воркуте.

А эти факты, в свою очередь, тоже подхватывались и обыгрывались западной пропагандой. Она разворачивалась по совершенно разным направлениям, только бы вели к одной цели – расшатыванию России. Использовались и открытый антикоммунизм, и идеи, близкие троцкизму, и русофобство, и национализм, и исторические измышления. Велась игра на гуманизме, пацифизме. В 1948 г. ООН приняла Декларацию прав человека – и началась игра на этих самых “правах человека”. Внушались преимущества западных “демократических ценностей”. Орудием пропаганды становился и сам западный образ жизни – изобилие, материальный достаток, удобства. Причем для советских людей это орудие оказывалось самым действенным. И это, в общем-то было вполне закономерно. Коммунистическая идеология не могла обеспечить таких прочных моральных устоев, как вера в Бога. Да ведь она и нацеливала народ на строительство “земного рая”. На материальное благополучие. А Запад, по сравнению с советской действительностью, казался подобием “земного рая”. Как тут было не соблазниться?

Но в идеологической войне использовалось и другое. Еще в 1945 г. будущий шеф ЦРУ (и высокопоставленный масон) Аллен Даллес в своей разработке “Размышления о реализации американской послевоенной доктрины против СССР” писал: “Человеческий мозг, сознание людей, способны к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на замле народа, окончательного необратимого угасания его национального самосознания… Литература, театры, кино – все будет изображать и прославлять самые низменные чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых творцов, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства – словом, всякой безнравственности… Будем вырывать духовные корни, опошлять и уничтожать основы народной нравственности” [110]. В 1940-х – 1950-х гг в полной мере применить эти методы к русским были еще невозможно, но начинали вливать постепенно, капля по капле. А капля, как известно, и камень точит…