Шань

Внутри находился кусок сыра необычного сорта, никогда прежде не встречавшегося мыши. Теперь, когда бумага была развернута, чудесный запах стал еще сильнее. “Нет никого на свете, к кому я относилась бы лучше, чем к крысе, — продолжала рассуждать мышь. — Я люблю ее, словно родную сестру. Окажись она сейчас здесь, неужто ей не захотелось бы поделиться со мной своим подарком? Разумеется, она так бы и поступила”, — решила она, отвечая на свой собственный вопрос.

Она стала потихоньку отщипывать от сыра, вкус которого оказался замечательным. И вот так, кусочек за кусочком, мышь съела весь подарок своей подруги, даже не заметив, как это произошло.

В ту же ночь, возвратясь домой с вечерней прогулки по помойкам, крыса обнаружила возле норки окоченевший труп своей лучшей подруги. Тогда с величайшей осторожностью она обнюхала все кругом. Подкравшись к дохлой мыши, она учуяла запах крысиного яда, хорошо знакомый ей, но совершенно незнакомый ее подруге.

Чжилинь замолчал, и в наступившей тишине до слуха Блисс донесся низкий звук мотора проплывавшей мимо лодки.

— Вы хотите сказать, мне не следует спрашивать о том, что я обнаружила? — сказала она.

Цзян уже закрыл глаза, и Блисс услышала его мерное дыхание.

В рассказе Чжилиня таилась угроза смерти. Так ли это на самом деле? И кому угрожает опасность: ей или Джейку? Потом ей пришла в голову еще более важная мысль. Чжилинь ничуть не удивился, когда она рассказала ему про бездонный колодец.

Почему?

И этот вопрос заслонил собой все остальные.

* * *

Трое молодых японцев снова собрались все вместе — на сей раз неподалеку от доков в порту Абердина. Они несколько раз тщательно осмотрелись вокруг, желая убедиться, что им никто не угрожает, хотя каждый из них не сомневался в том, что за ними не было хвоста.

Теперь они облачились в обычную одежду кантонцев, обитателей многочисленных лодок, стоявших на якоре неподалеку от берега. Теперь отличить в сумерках трех молодых людей от местных жителей было практически невозможно, разве что уж с очень близкого расстояния.

Они так уверенно нашли путь к причалу, словно родились и выросли в Гонконге, а не среди холмов на севере Японии. Их действия были столь слаженными, что казалось, будто они являются не тремя отдельными существами, а частями одного механизма. Они представляли собой одну из самых страшных в мире диверсионных групп, известных в Японии под названием дантай.Ее опасность заключалась прежде всего в необычайно сильно развитой групповой психологии. В сущности, о них и нельзя было говорить как об отдельных индивидуумах. Они мыслили и действовали как одно целое.

У подножия узкой бетонной лестницы, спускавшейся с причала к поверхности воды, их поджидала готовая к отплытию лодка.

Один из молодых людей влез в нее, чтобы проверить подвесной мотор, а другой стал отвязывать крошечное суденышко. Третий остался у входа на причал, куря сигарету и посматривая по сторонам. Его натренированные глаза всматривались в темноту.

Тихий свист известил его о том, что все готово. Бросив окурок в воду, он прыгнул в лодку, и они отплыли от берега.

Выполнявший обязанности рулевого не имел при себе карты, за исключением той, которая отпечаталась у него в памяти. И хотя ему прежде не приходилось бывать в Гонконге, он разбирался в лабиринте проходов среди джонок, составлявших плавучий город, едва ли не лучше старожилов гавани.

Двое его товарищей лежали на дне лодки. Они уже извлекли из промасленных мешков, заткнутых за пояс, миниатюрные автоматы, убойная сила которых не уступала “Магнуму” 357-го калибра. Пока рулевой вел лодку по извилистому пути, аккуратно огибая борта джонок, они, разобрав оружие, тщательно проверили и смазали каждую деталь, затем проделали то же самое с автоматом своего рулевого.

К тому времени, когда они заканчивали свою кропотливую работу, их лодка была почти у цели.

* * *

— Я чувствую Приближение бури, боу-сек, —что-то в голосе Чжилиня заставило Блисс вздрогнуть.

— Какая буря, а-йэ? Я не понимаю тебя. Весь вечер небо было чистым.

Ее сердце отчаянно трепетало, неистово рвалось вон из груди, точно птица, попавшая в силок.

— Я говорю об иной буре, — отозвался он шепотом. — Буре куда более злобной, чем любая природная стихия.

— Он чуть пошевелился. — Ты ничего не чувствуешь, боу-сек?Ты не ощущаешь присутствие зла?

Ей было нечего сказать в ответ. Она знала лишь, что Цзян благодаря своему ки, распростертому далеко за пределами каюты, чувствует нечто, пока еще ускользающее от нее.

— Киговорит мне, что близится час моего расставания с миром, боу-сек.

—Нет! — воскликнула она, бросившись к нему, точно стремясь своим телом прикрыть его от любого зла, угрожавшего ему. — А-йэ, а-йэ,не говори таких ужасных вещей.

— Это правда, боу-сек.

—Но как? Почему?

— Мое кивсе еще достаточно сильно, дитя. Это же мое второе зрение, оно защищало меня на протяжении семидесяти лет. Неужели ты полагаешь, что оно может ошибиться сейчас?

— Я люблю тебя. Я увезу тебя отсюда.

— Уже слишком поздно, — прошептал он. — Прислушайся.