Шандарахнутое пианино

Болэн улизнул, откатившись от разъяренной лошади, которая, все там же на земле, и впрямь потянулась его укусить; ее громадные ноги бились по другую от него сторону, а она вспрядывала, чтобы вновь подняться. Болэн, уже встав — радость его затопляла ослепительными радугами от того, что все закончилось, не начавшись, без явления какого-либо доказательства, что он не умеет ездить на мустанге, — поправил на себе шляпу рядом с бившейся лошадью, предпринял два изощренно скучающих шага, дал Неотложке хорошего пинка под зад, повернулся и изящно поклонился ликующей толпе, что уже вскочила на ноги, отдавая дань.

Лошадь наконец обрела почву под ногами и рассерженно унеслась прочь между двумя подхватчиками, один при этом дотянулся и рывком расслабил пристругу, так что лошадь, казалось, доскользила до полной остановки, фыркая силуэтам и оградам.

Болэн улыбнулся неумолчным аплодисментам и сбил пыль с «ливайсов» взятым напрокат соломенным «стетсоном».

7

Вел Бренн Камбл. Фицджералд сидел впереди, не думая о Болэне. Он пытался вообразить, почему у всех херефордов, что он приобрел, телята рогатые. Он подозревал, что Камбл, договаривавшийся о покупке, попросту спилил рога у дешевого скота с выпасов и прикарманил кругленькую сумму. В ужас приводило думать, что этот вырожденец мог его облапошить.

Энн сидела сзади с матерью. Она вся пылала от любви и восхищения, в то время как мать ее пылала, и всё. Вчетвером они ехали вверх по Долине Щитов и остановились, когда через дорогу единым натиском пастух погнал отару черномордых овец, а две его собаки важно бегали по периметру, как спутники Земли.

— Тебе надлежит быть строго недоступной, — рекомендовала мать в недвусмысленных понятиях.

Энн не ответила. Ей оказывалось трудно не откликаться на героическое действо Болэна. Она все еще видела его, беззаботного, вдалеке на арене и под судейской трибуной, а исполинская злобная лошадь взмывала у него над головой. Какая жалость, думала она, что ей недостало мужества звать его, хоть бы и только в душе, Пекосом Биллом^{75}. В кои-то веки мнилось, что его смятенья и нерешительность незримы и пропали, пока стоял он в совершенно ясном воздухе под горами — заодно с обстоятельствами. И от этого задумалась она о его отказе читать ее любимые романы Д. X. Лоренса, поскольку, утверждал он, Лоренс вечно пытался быть «заодно» со всем.

— Мы не в Блендере «Уэринг» родились, — говорил он Энн. Лоренса он называл «Леденсом» и частенько ассоциировал его с устройствами для превращения овощей в труху.

Сразу к востоку от них, в Полоумных горах, самолет Лесной службы укомплектовал горное озеро форелью, выпустив в дельфтски-синем небе тучу рыбы.

Энн откинула голову на рыже-бурую кожу сиденья «мерседеса» и какое-то время порешала в уме квадратные уравнения; затем перечислила сочленения скелета макаки-резус, которую вскрывала, соответственно «Анатомии Грея»^{76}. По причинам, известным ей одной, Энн была готова к перепиху.

У Бренна Камбла — на этой работе два года — имелись определенные опасения насчет своих нанимателей. У его предшественника на посту десятника лопнул желудочек, и накануне зимой он умер, сталкивая с повозки тюки зимнего фуража. Камбл считал этого человека славным старичиной, и когда в его просьбе — чтобы его похоронили на старом ранчо — Фицджералдами было отказано, Камбл отмежевался от них навсегда. Десятнику хотелось себе местечка под бескрайним небом, на старом Содовом холме, откуда он мог бы видеть призраки отступающих шошонов. Камбл, тогда всего лишь подручный, знал, что старого десятника на его посту он сменит, если только не станет обижать агентов по недвижимости, которые всем здесь заправляли; но ход дела его озлобил. Все равно казалось — хоть старичина и проработал на ранчо всего пять с половиной недель, — что его просьба быть похороненным в этой одинокой вышине заслуживала большего, чем Фицджералды ему выделили.

Вместо этого они отправили тело десятника обратно его жене и ребенку, которых он бросил в Уайандотте, Мичиган. Местный профсоюз похоронил его в наряде дугового сварщика. Гроб украсили гирляндами. Поминальный ужин обслуживали «Полинезийские сады Ривер-Руж».

У Бренна Камбла не только физические черты, но и память была слоновья. Он знал, что, когда припрет, Фицджералды скинут за борт все, что он, к чертовой матери, считал порядочным. То же касалось и Энн. Именно поэтому в жаркие летние дни он столько долгих часов проводил под банькой. К концу дня маленький «полароид-свингер» словно бы весил тонну; и за эти хлопоты, а также за хлопотное лежанье на спине, отмахиваясь от крупных полосатых слепней, «стетсон» нацеплен на острый нос одного сапога, а к перламутровым пуговицам-брильянтам расползаются круги честного пастушьего пота, он получил стопку смутных маленьких фотокарточек того, что походило на мышь-полевку за решеткой.