Шандарахнутое пианино

Насквозь по всей Главной было разбросано стекло. Витринное окно «Рынка приборов Пола» выбило, когда стены выгнулись, и второй этаж провалился в погреб. Папку с рецептами «Городской аптеки» спасли и переместили в «Общественную аптеку», где заказы выполнялись как обычно. Упреждающая пропитка водой крыши «Западного авто» привела к необычайному ущербу от воды. Бозмен прислал своего самого крупного машиниста насосной установки и четверых пожарников. Давайте же похлопаем Бозмену. «Подростки Ливингстона оказали помощь при „зачистке“ „Городской аптеки“», — двусмысленно провозгласил мэр. «Ливингстонское предприятие» упоминало «ревущую преисподнюю», «силуэты пожарных на фоне пламени», «печальный день для всех затронутых» и различных личностей, «прилагавших все силы».

Это, подумал Болэн, глазея на разор и погибель, — сгоревший квартал моих надежд, орошенный пожарными бригадами всамделишной жизни. Какая-то гнида подписала меня на левый приход. И, честно говоря, не понимаю, с чего бы.

Вроде дождь будет. Тем не менее голову подняло искусство. Энн внесла свои книги внутрь, определители и романы; и поставила полевой бинокль на стол в вестибюле. Из футляра вытащила фотоаппарат и водрузила его на алюминиевый штатив, а затем натянула дождевик и снова вышла наружу. Штатив она сложила и понесла все это хозяйство на плече, как лопату, пересекла двор, пролезла сквозь две нижние пряди проволоки и обогнула навоз — так всю дорогу до неорошаемой возвышенности, где душистыми полосами синевы рос шалфей. Небо серебрила молния, и это ее пугало на славу — она благоразумно избегала рисоваться на вершинах холмов. Когда наконец установила камеру, ровной земли у нее не было, и пришлось подпирать штатив камнями. Она часто заглядывала в видоискатель, сверяясь, пока не почувствовала, что все на месте, и начала сочинять композицию. Видоискатель изолировал ясный прямоугольник окрестности; три слегка пересекающихся и нисходящих холма, вполне вдалеке; вечерний свет распределяется из-под густого облачного покрова. Холмы делили кадр единственной напряженной линией; и хоть она считала, что в копьях света есть что-то утомительное и тёрнеровское^{97}, ей нравился накал тополей, чьи очертанья мягко усеивали резкие контуры холма. Она выучилась предварительно переводить весь цвет в серую шкалу, чтобы можно было управлять фотографией в черно-белом. Ей нравилось видеть, что шкала здесь будет абсолютна. Белая, обжигающая молния с ее долгим полусветом вспышки, распределенная по просматриваемой области до чисто черных теней в лощинах и оврагах. Энн ощущала эту полярность света с чуть ли не физической опаской; толчки молнии казались плотными и жесткими. Объектив она чуть вывернула из фокуса, чтобы преувеличить контуры композиции; затем вернула его к бритвенной остроте. Затаила дыхание, словно стреляла из ружья, и руку оставила бережно поддерживать объектив, поглядывая вниз на его пастельные цифры глубины резкости, на три алюминиевые ноги, раскрывавшиеся из-под аппарата звездой. На верхней губе у нее выступила легкая испарина, пока она подрезала, наводила на резкость, подбирала диафрагму и выдержку до чистой фотографической четкости, которую воспринимала воображением. В картинку непременно должна попасть молния, иначе получится глупая открытка. Но молния сверкала беспорядочно, и Энн никогда не понимала, когда та появится. Ей хотелось, чтоб та была далекой и левее нижнего края холмов, чтобы композиционное равновесие оказалось пристойным. Пока буря, еще далекая, нарастала, удары молнии возникали с большей регулярностью — с такой, в какой Энн уже начинала ловить ритмичность. Она попробовала предвосхитить этот ритм, чтобы успеть спустить затвор в подходящий миг; при каждом нырке молнии, при каждом обжигающем проблеске она сжимала мышцы и постепенно подбиралась к интервалу, пока, после дюжины мгновений или около того, не отступила от фотоаппарата со спусковым тросиком, зажатым между пальцев, и не подвигалась — очень слегка — вся с головы до пят. Глаза у нее были закрыты, следует сказать. Через несколько мгновений этого утомительного занятия она открыла глаза, ошеломленная, и спустила затвор в ту микросекунду, когда замерцала молния, вдали, над нижней оконечностью холмов. Черное и белое, убывающие серые, знала она, обездвижились и стали прекрасны на тридцати пяти миллиметрах эмульсии азотнокислого серебра внутри ее аппаратика.

Энн какое-то время отдувалась, а затем сложила ноги штатива и направилась обратно вниз, к ранчо.

Она себя чувствовала заодно со всем.

Будто бы она, вымотавшись напрочь, сдрочила. Она знала, что в ящичке у нее — непроявленное изображение, ожидающее купели настоящих химикатов. Ум ее и сердце звенели от этих цвиркавших залпов. Шаг пружинил. А ее желанная маленькая попка была туга и расколота, как персик, от девчачьей ретивости. Аристотель говорит: Эвдемония^{98}, — думала она.

ЛОРЕЛ, МОНТАНА

дружелюбные церкви

приезжайте

повидать

нас