Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

— Третий и все последующие правители горной страны в своей власти опирались на страх и эту хитрость своего предка, — сказал господин Чхве. — Великое собрание знаний в столичной библиотеке — это для них и сокровище, и проклятие. В нём ключ к нашему будущему, но они, сами не в силах открыть замо́к, прячут его от остальных. Знал ли ты, мой мальчик, что вход в библиотеку строго запрещён? Знал ли ты, что за каждым чиновником, который там работает, ведётся постоянная слежка, а за переписывание архивов полагается казнь? Если бы ты всё это знал, то не удивлялся бы моим словам. Люй-цзы призывал нас к верности долгу. Но если у нас и есть долг, то перед будущими поколениями. А долг перед развращённым родом Цзи погашен сполна.

Господин Чхве тоже собирал библиотеку. Вход туда был свободный.

— Выйти в путь нужно через неделю. Вначале — в Лиян.

Я поклонился и сказал, что жду указаний.

Глава четвёртая. Сельский учитель Яо приносит ключ, молодая красавица нарушает волю отца

На третий день после беседы с господином Чхве состоялась встреча, за которую впоследствии я неоднократно благодарил судьбу. В тот вечер, возвращаясь домой со службы, я увидел у ворот дома трёх человек, закутанных в дорожные плащи. Они стояли против солнца и были примерно одного роста и сложения. Лишь подойдя совсем близко, я понял, что передо мною семья: отец лет шестидесяти, мать лет на десять моложе и дочь, примерно моя ровесница. Я обратил внимание на их сильно обветренные лица — такие бывают после длительного путешествия.

Было странно встретить кого-то вот так на улице (посетителей, если те приходили раньше меня, привратник обычно провожал в гостиную), я не знал, сколько меня ждут эти люди и кто они, собственно, такие, но как можно спокойнее поприветствовал их, представился сам и спросил, чем могу быть полезен. Только тогда я заметил, что у отца семейства по щекам текут слёзы.

— Несчастный день, — сдавленным голосом сказал он. — Ваш слуга приглашал нас внутрь, но я не осмелился войти в дом без хозяина. Примите мои соболезнования, до сих пор я не знал, что ваш отец уже три года как умер, и шёл к нему со своей просьбой и горькими известиями.

Я заверил его, что выслушаю и помогу, и, как мог, постарался ободрить его, но и десять минут спустя, когда мы расположились в гостиной и слуги подали закуски, он продолжал время от времени утирать глаза платком. Его жена и дочь держались спокойно и молча смотрели в пол. Моего собеседника звали Яо Шаньфу. До недавнего времени он был сельским учителем в области Вэй, но месяц назад вместе с семьёй лишился крова. Разбойники, напавшие на их деревню, сожгли все дома до единого, жителей угнали в рабство. Семейство Яо спаслось лишь благодаря счастливой случайности. И как раз когда я хотел спросить, как со всем этим связан мой отец, Яо Шаньфу протянул мне сложенный вчетверо лист бумаги.

Это было письмо, вернее, записка, сделанная рукой моего отца — в этом не было ни малейшего сомнения. Отец писал, что с сожалением покидает гостеприимный дом, просил помнить об общих начинаниях и, не стесняясь, обращаться за помощью. «Если же случится так, брат Шаньфу, что смерть заберёт меня раньше, чем я смогу тебе помочь, отдай этот лист моему сыну, и он поддержит тебя, как поддержал бы я». А дальше — словно не относящееся к делу: «И перестань засиживаться над книгой по ночам. Сон — счастливая находка».

— Простите, а как называлась ваша деревня?

— Тайхо, — сказал Яо.

К тому времени я хорошо помнил все стихи отца. Помнил и эти, о Тайхо:

Сон — счастливая находка, дорогой сынок.
Ветерок качает лодку, тихий ветерок.
Тайна звёздами искрится, плещет через край.
Хорошо, покуда спится. Крепче засыпай.

— Наш дом стоял на самой восточной окраине, третьим по счёту от начала улицы, — добавил зачем-то Яо. Я вдруг представил себе четыре ровных столбика иероглифов и в первом из них — третье слово: «находка». Мне стало отчётливо ясно, что это слово так или иначе присутствует в каждом отцовском стихотворении.

Я понял, что нашёл ключ.

В тот же вечер семейство Яо разместилось в правом флигеле нашего дома. Стыжусь сказать, но в тот момент, отдавая распоряжение прислуге, я был движим не только состраданием и чувством сыновней почтительности, но и огромным любопытством. «Общие начинания», упомянутые отцом в записке, не шли у меня из головы. Я понимал, что мой гость знает что-то важное, связанное с тетрадью в белом бархате. Впрочем, Яо Шаньфу довольно быстро меня осадил, наотрез отказавшись рассказывать что-либо и сославшись на то, что мой покойный отец в своё время поставил перед ним чёткие условия, кому и при каких обстоятельствах следует доверить знания:

— Возможно, этот человек — вы. Но я не вижу нужного знака, а без него обязан молчать.

И я оставил расспросы.