Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

Правитель Маоцзяна отнёсся к проповедникам насторожённо и недоброжелательно. Первым его порывом было запретить новое учение как вредное и опасное, но смущало само его содержание. «Матушка Кён» и её адепты проповедовали верность долгу. В том числе — повиновение властям и соблюдение законов. Ядовитый туман и гуйшэни, обвалы и землетрясения, пожары и неурожаи — всё объяснялось несоблюдением принципов Люй-цзы. Трактат, написанный ещё при Первом Лидере и не блещущий ни красотой слога, ни глубиной мысли, сектанты именовали великим классическим каноном и хранилищем высшей истины. И это находило у людей отклик — возможно, ещё и потому, что «О верности долгу» в обязательном порядке читали в начальной школе: при всех своих прочих качествах произведение Люй Дацюаня обладало важным достоинством — состояло из самых простых иероглифов и идеально подходило для отработки навыков чтения и письма. Некоторые фрагменты трактата переписывались и заучивались наизусть, и многие слушатели базарных сентенций радостно отмечали знакомые мысли и пассажи. Впрочем, «матушке Кён» стоит отдать должное — её вариации на идеи Люй-цзы звучали глубже самого Люй-цзы.

Префект колебался. Поползли разговоры о том, насколько он сам отличается верностью долгу, злые языки находили в правлении недочёты, и в один прекрасный день площадные приставы явились для разгона собрания как «нарушающего общественное спокойствие и создающего помехи надлежащему ходу городской жизни». Можно было бы ожидать яростного сопротивления, но адепты, услышав приказ, подняли руки вверх и хором прогудели: «Подчиняемся! Подчиняемся!» — в одну минуту убрали экраны и удалились с паланкином. В Маоцзяне их больше не видели, а префекта через неделю сняли с должности, уличив в каком-то позорном деле.

Через месяц «матушка Кён» со свитой объявились в Ю и нашла там не в пример лучший приём. Юский правитель сам пришёл на первую проповедь, всю её простоял на коленях, а затем торжественно выкрасил лицо в красный и чёрный. Его тоже отправили в отставку — на этот раз почётную. Секта начала своё шествие по области. В каких-то городах её встречали теплее, в каких-то — прохладнее. Корейцы вступали с большей охотой, китайцы — с меньшей. Но там, где власти относились к новому учению открыто дружелюбно, быть «двуцветным» стало выгодно. Так, на Дуншане красно-чёрное лицо лучше всякой рекомендации говорило, что его носитель — честный человек, который уж точно не подведёт. В скором времени за «добродетельными сыновьями» записали несколько толстых книг, в разы превосходивших трактат Люй-цзы. Всё это письменное богатство стало принято повсеместно носить с собой, и появились уже упомянутые ранцы. Границ области секта не перешагнула, превратившись в предмет бесконечной гордости для многих яньцев и бесконечных насмешек для прочих.

В управлении общественных работ — одном из немногих — не было никого, кто ходил бы с красно-чёрным лицом. И я не знал, радоваться мне или нет, когда меня через месяц с повышением перевели в гостевой архив.

Прошёл ещё месяц, и меня вызвал к себе господин Чхве. Раньше я никогда не был у него на приёме и, увидев на стенах драпировки с саженными иероглифами «верность долгу», решил, что мне здесь, чего доброго, с порога вручат две банки с краской. Опасения усугубились, после того как он обратился ко мне словами «мой мальчик», как будто хотел дать мне отеческое напутствие и указать на какие-то мои ошибки. Я ждал, но напутствия не было.

— Я рад наблюдать за твоими успехами, — говорил мне господин Чхве. — Ты достойный сын своего отца, и я вижу, ты сильно вырос и возмужал за эти годы.

Действительно, за то время, что не выходил на улицу, я успел сильно вытянуться и окрепнуть. Любопытства ради я разыскал всех бывших одноклассников и удовлетворённо отметил, что стал выше их всех, кроме добродушного великана Сыпэя. Да, сейчас я гораздо сильнее напоминал покойного отца, и, конечно, услышать такие слова от господина Чхве было приятно. Он и сам был в чём-то похож на моего отца в последние годы жизни, было какое-то неуловимое сходство, и я перестал чего-то опасаться.

Господин Чхве похвалил меня за ответственность на службе, спросил моё мнение по каким-то мелочам и сказал, что совсем скоро в Тайцзине, столице горной страны, состоится большая дворцовая ассамблея — крупное событие, на которое прибудут чиновники от всех областей и префектур. В том числе от Дуншаня. И эту честь господин Чхве совершенно неожиданно предложил мне, заверив при этом, что не шутит.

— Простите меня, бесталанного, но я откажусь, — ответил я. И чтобы это не сошло за ритуальный отказ-согласие, добавил: — На Дуншане множество именитых чиновников годами старше меня, опытнее и мудрее. Даже если вы почему-то решили наградить меня доверием, я боюсь нанести им обиду. Не лучше ли было бы отправить их говорить на ассамблее от вашего лица?