Шанхай. Любовь подонка

Последний раз я тесно общался с консуматоршами во время Специальных Олимпийских Игр. Повсюду в те дни висели рекламные плакаты: толстый мальчик в красной майке сжимает Олимпийскую медаль; выражение лица у мальчика характерное, еще то, и улыбочка специальная. Покупал ли я пиво, шел ли на работу — всюду за мной следили глаза спортивного дауна.

Встречу, открытие, сами Игры — китайцы все организовали четко и тщательно. Подошли с душой, можно лишь позавидовать.

Впрочем, если на карту поставлен престиж страны, китайцы всегда подходят к делу серьезно. На всех уровнях — от президента до волонтера. И улицы плакатами увешают, и по телевидению все растолкуют, и комитетов насоздают, и добровольцев тьму нагонят. В итоге никто из участников и гостей Игр не потерялся, а могли бы, ведь публика специфическая. Никого не обидели, всех приняли, расселили.

Шанхайцы — народ гостеприимный. Их самих многовато, но гостям они рады. Ворчат, конечно, на мигрантов и приезжих. Даже пекинцев держат за провинциалов. Но как только начинаются весенние праздники и вся понаехавшая братия покидает Шанхай, разъезжаясь по родным городам и деревням, — шанхайцы начинают озабоченно разглядывать свой город. Ни в ресторан сходить, ни в магазин, и вообще — куда бурная жизнь подевалась… Все закрыто, никого нигде нет…

Зачем я тогда оказался на улице Нанкин — не помню. Может, в консульство ездил, может, просто шлялся по городу.

В руке — бутылка пива. В наушниках, как всегда, «Ленинград»:

«Ты сегодня французской помадой напомадила губы свои…»

Отлил в «Макдональдсе». Вышел, присел на каменную скамеечку.

Был жаркий осенний день, но терпимо — без привычной душной влажности.

Напротив меня тянулись вверх строительные леса. Пахло ацетоном. Хрипло орал в наушниках Шнур. Голос его заглушали отбойные молотки: реконструкция зданий, вечная стройка и ремонт.

Здания на Нанкинлу высокие, темные. Идешь вроде бы по улице, но впечатление, что забрел в ущелье среди отвесных скал.

Гудя, тренькая и тесня толпу, проезжали машины-паровозики. Нанкинлу только условно можно назвать «пешеходной» — не вся она такая, только часть. А вообще просто спасу нет от этих «паровозиков».

В вагончиках-прицепах восседали утомленные туристы, в основном — китайцы в одинаковых белых или желтых бейсболках.

Рядом присели какие-то девчушки. Подергали меня за рукав.

Вытащил наушники. На автомате спросил по-русски: «Чего надо?»

«Хэлоу! Ве а ю фром?»

Было скучно. Не отмахнулся, как обычно. Решил поддержать беседу.

Поговорили по-английски о погоде, о Шанхае. О том, о сем. Вдруг слышу совершенно неожиданный вопрос. Не «как насчет пойти пройтись, погулять, попить чаю?» и не «умеешь ли ты есть палочками?».

Вопрос был такой: «А ю спешиал олимпиан?»

Безо всякой издевки, на полном серьезе меня спросили, не участник ли я Специальной Олимпиады для умственно неполноценных людей.

Обычно я к китайской непосредственности отношусь спокойно, но тут возмутился: «Это почему вы так решили?»

Девчонки беззаботно ответили: «Ну… ты похож на спортсмена».

Удивился еще пуще: «На специального?!»

Заминка. Переглянулись: «Ну, в общем, да. А что?»

Наверное, они были правы. Моя жизнь в Шанхае убедит кого угодно — перед вами законченный даун. Городской сумасшедший. Юродивый с перегаром. Вечно молодой, вечно пьяный.

Девчонки о моих подвигах не знали, но в силу профессии легко прочли по лицу: этот дядя — дебил, взять с него денег не получится.

Ушли, не попрощавшись.

Конечно, дядя — дебил.

Я вспоминаю о втором «фуфырике», спрятанном в кармане.

Достаю, сворачиваю пробку.

Вкуса почти не чувствую, только щиплет язык слегка.

— Гуд? — спрашивает один из соотечественников.

Молча, киваю, предпочитая оставаться иностранцем.

Хотя куда лучше — быть идиотом. Это возвышенней.

Сейчас я настроен именно так: быть идиотом — благородно, жертвенно, почетно. И в то же время — исключительно выгодно и приятно.

Лицо мое сейчас, должно быть, выглядит благодушно-счастливым от грамотно сделанной алкогольной врезки. Главное теперь — не пугаться и не останавливаться, иначе срубит в самый неподходящий момент. Я уже просыпался то возле бамбуковых кустов у дома, то под сводом эстакады среди картонок, сломанных зонтиков и разодранных автомобильных кресел.

Слава богу, об этом никто не знает.

В голове, слегка онемевшей, точно по ней хорошенько вмазали доской, вяло, как пойманный карась в ведре, плавает слово «идиот».

Идиот, идиот.

Идиот…

Я люблю читать про идиотов. Особенно про ненастоящих, вымышленных. Мне нравится их придуманная жизнь. Она полна приключений, смысла, тайн и загадок. Идиотов — бумажных, литературных, обаятельных и счастливых — придумывают, как правило, тяжелобольные писатели. Припадочный Достоевский, распухший от пьянства Гашек…

Когда я еще не бросил читать книги, моим любимым идиотом был Форрест Гамп, потеснивший и князя Мышкина и бравого солдата Швейка.

Фильм я смотрел много раз, игра Тома Хэнкса завораживала. По этому фильму я учил английский. Но даже не догадывался, что он был снят по мотивам книги. Может, об этом и написано в титрах, да кто же их читает.