Шанс, в котором нет правил [черновик]

Говорить веселые слова, излучать тепло — и ни в коем случае не думать о том, что делаешь… потому что он почувствует.

— Не простудишься. Уж я позабочусь. Не поворачивайся пока, не надо, — она почувствовала его дыхание у себя на шее, поцелуй в то место, где проступает позвонок. — А ты знаешь, что у тебя между лопаток такая… макушечка. Око тайфуна.

— В смысле — я волосатая?

— В смысле — пушистая. Очень нежный пушок. И не говори больше глупостей. Лучше отвечай на мои вопросы: ты знала, что она у тебя там есть?

— Откуда?

Ей стало щекотно, потом… тепло. Тепло внутри.

— Не поворачивайся. Можно даже закрыть глаза.

— Мне говорили, что у меня мозжечка нет…

— Проверим, — невозмутимо сказал Игорь. — Если ты сейчас свалишься — значит, нет. Сначала завяжем глаза…

Он потянул кверху ее майку, натянул на голову.

— Потом начинаем медленно раскручивать, — прохладные руки развернули ее к свету спиной, к источнику тихого, обволакивающего голоса — лицом. — Панас-панас, на чем стоишь?

— На земле, а земля на слонах, а те на черепахе, а черепаха на ките…

— Проверка закончена, чувство равновесия отличное, — Игорь потянул майку еще чуть выше, чтобы не мешала целоваться.

Теплая грудь на прохладной груди. Твердое тело, мягкое тело. Ян — светлое, твердое, сухое, горячее, мужское. Ин — темное, мягкое, влажное, прохладное, женское. Если понимать «прохладное» и «горячее» не как температуру тела — то все правильно… Или неправильно, потому что очень хорошо.

— Перейдем в горизонтальное положение, или…?

— А какие преимущества есть у «или»?

— У любовника-данпила множество преимуществ… Например, я вот сейчас чувствую, что ты склоняешься к традиционному варианту.

Внутри дрогнуло и как-то мгновенно схватилось ледком.

— Ты… любитель нетрадиционных?

— Я, — кровать слегка пискнула под их весом, — запойный аддикт женского наслаждения. Поэтому все будет так как ты захочешь. Поверь. Именно так, как хочешь ты. Иначе… — сейчас он скажет «иначе мне и смысла-то нет», — иначе я уже не умею.

То есть, если я не смогу — не получится и у него, а тогда…

Лед крепчал, трещал, он был уже, как паркет во дворце Снежной Королевы — хоть танцуй… Игорь почувствовал. Не мог не почувствовать. Она окончательно сняла и отбросила футболку, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Извини. Мне очень жаль.

— Ну, можно я тебя все-таки раздену?

— Ничего не получится.

— Я взламывал сейфы с такой системой защиты, о которой только рассказывать надо полчаса. А тут всего лишь брюки.

— Я не о брюках.

— А я о них. И о том, что под ними.

— Я не об этом…

— А я об этом. О тебе. Знаешь, почему ты выключилась? Ты решила вдруг, что должна что-то там ради меня. Чушь какая. Ты ничего не должна, потому что я получу свое в любом случае. Уже фактически получил. Допустим, это будет не секс. Сегодня, — его руки были настойчивы, и она все-таки приподняла бедра, чтобы помочь ему избавиться от брюк. — У меня была детская мечта. Подростковая, вернее…

Он скинул брюки под кровать и продолжал:

— Родители коллекционировали альбомы живописи. Антикварные, печатные, дополуночных времен. И у них был Тициан. Совершенно роскошный, чуть ли не ин фолио. Ты сама знаешь, что такое Тициан. И вот эта его техника. Когда тело нарисовано очень плотно, почти осязаемо. Эй, я увлекался не тем, чем Мисима! Ты не думай.

У него было такое выражение лица, что Оксана не смогла не засмеяться.

— Мне страшно хотелось погладить бедра этих Венер. Они даже на вид были теплыми — и такими, бархатистыми. Но увы, увы, глянцевая бумага и оптический обман здрения…

— Ты хочешь сказать, у меня тициановские бедра?

— Ну, какие там бедра были у самого Тициана — я не в курсе. А у Венеры Урбинской — именно такие, как у тебя.

— Сейчас она явится и разразит. За клевету.

— Да она уже здесь.

— Льстец.

— А ты флагеллантка. Ты любой комплимент превращаешь в его противоположность и немедля применяешь к себе. Вопреки очевидности. Я льстец? Посмотри сюда. По-твоему, он у меня дрессированный? Тоже выучился льстить? Не хочешь верить мне, поверь независимому эксперту… Ладно, зависимому. И очень заинтересованному. Короче, у тебя бедра тициановских Венер и Диан, а ты — моя горячая подростковая мечта, которая сошла с картины… Помнишь то дурацкое вечернее платье? Оно тебе совсем не шло, но оно сразу обрисовало твои бедра, и я подумал: Боже… она.

…И да, да, да, мы на это ведемся. И на это тоже.

Ей захотелось вдруг поверить. Наконец-то поверить мужчине, который если и лгал сейчас — то, по крайней мере, вдохновенно и изобретательно. Поверить этому выражению лица — словно он и вправду подросток, воспринимающий искусство Тициана… ну совершенно безыскусно. Она приподнялась на локте, чуть повернувшись на бок — не как Венера Урбинская, а как на картине «Венера с лютнистом».

— Что ж, господин искусствовед, прошу.

— Лютни нет, — Игорь, хищно улыбаясь, положил руку ей на бедро и неторопливо повел вниз. — Но что-то мне подсказывает, что она бы нам просто мешала…

…И только потом, совсем уже потом, она вспомнила.

— Слушай… мой имплантант… он если еще не скис, то доживает последние дни.