Шанс, в котором нет правил [черновик]

— Володя, — обратилась к нему Оксана. — Извини, что я тебя обругала, но ты повел себя как последняя… собака на сене. Сообщаю тебе — и тебе, милый братик, — что я взрослая, дееспособная и… и, черт побери, замужняя женщина, и только я одна могу решать, отказывать мне мужу или нет, если он… э-э-э… постучится в эту дверь.

— Ты не знаешь, — жалко проговорил Кен. — Ты не понимаешь…

— Я все знаю и льщу себя надеждой, что отчасти кое-что понимаю, — отрезала Оксана. — Спасибо, Санчито.

Взяв принесенный сыном лед, она протянула его Игорю. Тот завернул в мокрое полотенце и приложил к губам — больше для ее спокойствия, чем для пользы дела. Кровь остановится. И губа заживет — не до свадьбы, к завтраку. А вот как склеить то, что разбилось. «Собака на сене». Знает сестра, что говорит? Знает.

— Я иду готовить, — сказала сестра таким тоном, будто и вправду оттрубила в армии. Сама в свою легенду поверила, с ума сойти. — А вы тут… разберитесь внутри себя.

— Хорошо, — Игорь на этот раз был очень серьезен. — Рядовой Дорфман-младший, марш застилать койку.

— А ты? — с вызовом сказал Саня.

— А я пойду застилать свою, — не без вызова покосился на Кена и поправился: — Нашу.

— А мы — в прачечную, — на мыло. Всех на мыло. Костю на мыло, этих двоих с их личной жизнью, а главное — его самого. Так старался не сорваться, что все на свете пропустил.

— О! Еще и мое прихватите! — радостно высунулся Енот. Кен со свистом втянул воздух, а Эней только плечами пожал: под весом Антохиного тряпья они не свалятся, а машинке все равно, она позволяет загрузить 15 кг. Большая машинка, обстоятельная. Семейная. И работает тихо — беседе не мешает.

— Ну, — Эней уселся в подвале на корзину для белья. — Что это на тебя накатило?

— А ты не знаешь, что ли? — рокотнул Костя. — Он же… совсем совесть потерял. Ты за календарем следишь? Луну видел? Обычно он по бабам бегает — а тут у него сил не было и он в доме себе батарейку нашел…

— С ним я поговорю отдельно. Почему она сказала про «собаку на сене»? Она ошибается?

Кен понуро облокотился на стиральную машину.

— Она ошибается? — с напором повторил Андрей.

— Нет, — отвернулся падре. — Она мне нравится. Но не в этом дело.

— А может, именно в этом, Кен? Нет, ты не думай, что я в восторге от того, что случилось. И на календарь я поглядываю. Но вдруг это у него… закончилось? Он же взрослый мужик, Кен. Черт, да он самый старший из нас. И он все-таки знает себя…

— Он уже сколько лет знает себя?

Эней вдохнул диафрагмой, перегнал воздух в грудь, медленно выдохнул. Успокоился. Очень, очень хотелось встать на сторону Кости и пойти добавить Цумэ — уже не сгоряча, а обстоятельно, со знанием дела. Мешало главным образом физическое состояние — и четкое сознание того, что сопротивляться Цумэ не будет.

…И еще одно.

— Ну я у нас дурак, это общеизвестно. А ты? Ты только что сказал Оксане, яснее ясного сказал, что думаешь, будто к ней можно постучать, только когда из дому нет сил выйти, а подзарядиться нужно. Это если стучал Игорь. А могло быть… и почти наверняка было — наоборот.

Взгляд у Кена стал ошалелым. Отец Константин не просто симпатизировал Оксане — он не на шутку влюбился. Вот это мы вляпались, подумал Эней. А ведь так все поначалу было хорошо…

— Мне нужно уезжать, — тоскливо сказал Костя. — Давно к тому шло, верно?

Уезжать… возможно. И, возможно, не только Косте.

Ему раньше и в голову не приходило, что жизнь, которую он прежде вел, его искалечила. Рыба не замечает воды — она в ней живет, дышит ею, пропускает сквозь себя. Ихтиандр со временем тоже перестает замечать. И что легкие атрофировались — поймет лишь тогда, когда попытается подышать воздухом.

Он жил в подполье, как к воде. Он привык, что люди приходят, люди уходят, кличка значит больше, чем паспортное имя, а смерть — явление будничное. Конечно, сознание фиксировало и то, и другое, и третье, конечно, душа отзывалась болью — но и боль стала привычной. Он научился вживаться в среду — и при этом оставаться чужим.

Привычный вывих. Ты не виноват, дядя Миша, это просто так бывает. У меня есть ребята, у меня есть сестра и племянник — но я не могу быть им своим, своим до конца. Даже когда хочу — меня тянет в сторону. Я ловлю себя на том, что мне лучше одному, спокойней, проще. Меня пугает врастание в место и время. Мне больно, что меня не понимают — и страшно, что поймут. Потому что тогда нужно будет жить как-то по-другому. Отдавая что-то еще, чего у меня нет. Нет, пока нет, еще нет, а когда оно проклюнется, когда взломает скорлупу, будет уже поздно.

Мы три года вместе. И все живы. Неправдоподобный срок для хорошей группы. А мы хорошая группа. Мы три года вместе — а значит, почти выработали свой ресурс везения. Мы должны рассредоточиться. Расточиться.

Я и Костя. Игоря дергать нельзя, у них с Оксаной, кажется, получилось, а что может лучше мимикрировать под семью, чем настоящая семья? И Енота нельзя — университетская сеть сделана под него. Значит, мы с Костей.