Шансон как необходимый компонент истории Франции

Песен первое время почти не записывали – из-за неприемлемого качества. Ситуация улучшилась к 1902 году, когда появились покрытые воском пластинки. Сперва они крутились со скоростью 140 оборотов в минуту, затем скорость снизили до 78 оборотов. Уровень шумов и качество первых записей были жуткими: мы, избалованные современной техникой, вряд ли смогли бы все это перенести. Но уже к 30-м годам качество записей достигло приемлемого уровня.

А во времена belle époque магазин пластинок напоминал ресторан, предлагающий блюда «на вынос». Клиент заказывал нужный ему номер. Оркестр в зале за перегородкой исполнял его для записи. Клиент получал свою пластинку и уходил довольный. Некто Шарль рассказал в своих воспоминаниях, что некоторые произведения записывались до двух тысяч раз, причем в день он успевал записать до восьмидесяти пластинок.

Авторские права и фонографы, электролампы и телефоны, велосипеды, автомобили, метро… Техника развивалась молниеносно. Пробудившись от кошмара Коммуны, Франция попала в пьянящие объятья прогресса. Прекрасное время, писали журналисты, belle époque. Все казалось возможным: путешествия с научными целями, объехать вокруг света за 80 дней… Всемирные выставки следовали одна за другой, словно бесконечная процессия цирковых лошадок; всего сто лет назад снесли Бастилию – и вот уже возводятся ажурные металлические конструкции главного символа технического прогресса – Эйфелевой башни.

«У Эйфелевой башни мерзнут ноги», – пел Жак Дютрон в «Пять утра, и Париж просыпается» (Il est cinq heures, Paris s’éveille, 1968), не знаю, мерзнут ли у нее ноги, но открывающаяся от Сакре-Кёр панорама позволяет видеть: парижская «железная леди» пока что не сбежала погреться в ближайшее кафе. Мистенгетт (псевдоним Жанны-Флорентины Буржуа) было четырнадцать, когда конструкция Гюстава Эйфеля взрезала панораму города. И я только что вспомнил, что в конце своей жизни она пела в La tour Eiffel est toujours là: «Эйфелева башня все еще здесь, / Привет, башня, привет, привет, Париж». В 1942 году, под аккомпанемент труб она оглядывалась на свою юность, время, когда возникли метро и велосипеды, – два нововведения, кардинально поменявшие жизнь парижан. Но она вспомнила и о башне, вписавшейся в парижскую панораму еще хуже, чем «Кремовый Торт» Сакре-Кёр. Мопассану чудилось, будто «костлявая пирамида из железных лесенок» впивается ему в грудь «неизбежно и болезненно», потому что видна с любой точки Парижа. Выход из положения он видел лишь в том, что башня должна разрушиться сама. Но больше всего его бесили парижане, восторженно славившие возводимые в Городе Света монументы.

Вот для чего этот холм совершенно необходим. С него открывается лучшая в мире панорама, от Эйфелевой башни до Нотр-Дама. Пон-Нёф отсюда, конечно, не разглядишь, зря они не сохранили на нем конной статуи Анри IV. У балюстрады Сакре-Кёр, в точности, как на площади Vert-Galant, целуются парочки. Мистенгетт и сама приходила сюда гулять с Морисом Шевалье. Как сам Шевалье пел в J’ai fixé mon coeur (1925): «Я подарил ей свое сердце наверху, возле Сакре-Кёр, мы целовались там, глядя на весь Париж».

Мистенгетт и Шевалье выросли во времена belle époque, но покорили Париж только после 1914 года. До того они выступали лишь в никому не известных кафешках.

В популярных «концертных» кафе – порождении belle époque – перед публикой, сидевшей за столиками, выступали актеры разных жанров, но «центральной» фигурой, героем вечера ставилась обычно какая-нибудь знаменитость. Клиенты не платили за вход, но должны были регулярно заказывать напитки. Самые знаменитые «концертные» кафе существуют по сей день: «Аламбра», «Ба-Та-Кла» и, конечно, «Мулен Руж».

Кроме того, существовали дорогие кабаре с маленькими, уютными залами. Один певец, единственный рояль для аккомпанемента – вот и все. Минимализм, несравнимый с многолюдными шоу «концертных» кафе, где пестрота нарядов и многолюдный оркестр создавали совсем другую атмосферу. Можно упомянуть, как пример, кабаре вроде «Ша Нуар», но самое известное кафе такого рода находится буквально в двух шагах от Сакре-Кёр – «Проворный Кролик» (Le Lapin Agile).

Еще в 1875 году карикатурист Андре Жилль изобразил над входом в безымянное кабаре, где сам выступал как шансонье, выскакивающего из кастрюли кролика в красном шарфике. Цвет шарфика намекал на Коммуну: Жилль успел поучаствовать в баррикадных боях. Кабаре тотчас же прозвали «Кроликом Жилля» (Le Lapin à Gill), но скоро кто-то заметил, что, если чуть-чуть изменить второе слово, получится гораздо смешнее – Le Lapin Agile – «Проворный Кролик».

Около 1900 года у «Кролика» охотно собирались художники, потому как все они жили неподалеку. Сюда заходили пропустить рюмочку абсента и Ренуар, и Ван Гог, и Тулуз-Лотрек; Пикассо вообще был там постоянным клиентом, а в начале XX века появился Аполлинер, читавший публике свои стихи.