Шанталь, или Корона против

— Прости, — мужская ладонь накрыла мою руку, сжала, — я отдал распоряжение ничего тебе не говорить. Мы должны были проверить… — он осекся и не стал продолжать.

А я вспомнила череп, трех мертвецов и с горечью кивнула, высвобождая руку. Мне тоже нужно будет многое проверить, прежде чем начать доверять тебе, Леон.

Мы молчали, точно заговорщики, связанные и в то же время разделенные тайной.

Если я в доме жениха, значит, дневник здесь. Что же… одной головной болью меньше. Я потерла виски, сдержала зевок. Дэр Розталь тихо обсуждал с Леоном завтрашний день. Билеты на пароход, мои вещи из пансиона, возвращение какого-то Чарнеца с докладом, а я смотрела на них и ощущала себя глупой овцой, которую первый раз выпустили из загона, и она рванула на поле, считая себя свободной и не замечая пастуха, едущего следом.

Жизнь, которую я счастливо наблюдала из окна кареты или из окна бальной залы, жизнь, которую знала по рассказам девочек из пансиона, по сплетням слуг и романам, вдруг оказалась другой. В ней было поровну хорошего и плохого, нет, все же хорошего больше. И если глупая овца желала стать по-настоящему свободной, ей следовало отрастить зубы, когти и поумнеть. Уроки взрослых, казавшиеся раньше занудной истиной, вдруг обрели новый смысл. Наверное, для того чтобы их понять, следовало окунуться в жизнь с головой.

— А вот и чай, — радостно потер ладони «проснувшийся» дядя. Отобрал поднос у бандита, расставил чашки, налил чай, многозначительно переглянулся с дэром Розталем и вышел с ним за дверь.

То, чего я боялась, свершилось — мы с Леоном остались одни.

— Чтобы ты знала, я тебе не виню, — тихо проговорил мужчина. Я упорно смотрела в чашку с чаем. За прошлые дни случилось столь многое, за что меня стоило не винить, что я терялась, простили ли меня скопом или по отдельности. И больше всего вызывал затруднение вопрос, как вести себя с женихом: кидаться с обвинениями, уходить в оборону или пытаться вести переговоры.

— Шанталь, — позвал он, — я хочу знать, что случилось вчера.

А я-то как хочу знать. До сих пор теряюсь в догадках, кто чудовище: я или дневник. Для успокоения совести, решила, что убийца — дневник. Потому как считать себя виновной в смерти трех человек слишком даже для меня.

— Шанти, — протянул мужчина, явно желая получить от меня хоть какой-то ответ, — ты решила вспомнить, что такое скромность? Или боишься?

— Я? Боюсь? — вскинулась. Встретила насмешливый взгляд палача и осеклась. — Ничего я не боюсь, — пробурчала, вернувшись к разглядыванию чая в чашке.

— Шанти, — Леон пересел ближе, накрыл мою руку своей, — мне важно знать, что произошло вчера.

Глава тринадцатая

Вот с таким заботливым и спокойным женихом я не знала как себя вести. В моем сознании точно поселилось два Леона: один — высокомерный и надменный аристократ, которого я несколько раз видела на приемах, с ореолом пугающих кровожадностью сплетен, орущий на меня в таверне и окатывающий волной презрения; второй — храбро выбивающий окно в борделе, чтобы спасти невесту, а потом, в шляпе извозчика, забрать вместе с дядей от дверей этого ужасного заведения. Первый вызывал отвращение и страх, второй удивлял, и под его теплым взглядом хотелось расслабиться, довериться и все рассказать, но… сузив глаза и отстранившись, я произнесла:

— А мне важно, почему моего отца обвинили в измене и почему вы его шантажировали, вынудив объявить помолвку?

Леон ответил неодобрительным вздохом, отобрал у меня чашку с чаем, выпил, между прочим, мой чай. Растер ладонями лицо. Я обратила внимание, насколько усталым он выглядел, и совесть кольнула укором.

— Дорогая, обещаю, я отвечу на все вопросы завтра, когда мы окажемся на борту парохода.

Обращение «дорогая» стало последней каплей. Я выпрямилась, надела маску «ледяной высокомерности».

— Я — дарьета ВанКовенберх, дэршан. Попрошу обращаться ко мне именно так. Вы еще не получили моего согласия на помолвку для иного обращения.

Лицо Леона помрачнело, темно-серые, а не черные, как мне казалось вначале, глаза, потемнели от гнева. На мгновение я испугалась, что своими словами пробудила чудовище.

— Дарьета, — проговорил с пренебрежением мужчина, и на его тонких губах мелькнула усмешка, — которая ворует чужие дневники. Дарьета, которая использует чужие документы, чтобы пересечь границу. Дарьета, которая бежит от жениха, не выполнив волю отца.

Я задохнулась от гнева. Палач показал свое истинное лицо! Пусть сказанное правда, но швырять ее мне в лицо — подло! Пальцы вцепились в край стола так, что побелели костяшки. Я привстала и выпалила:

— Дэршан, который шантажирует семью невесты. Дэршан, который оставляет без охраны важный документ. Дэршан, который устраивает ссору на виду у посетителей таверны.

— Еще скажи, что ты не вешалась на шею тому гардарцу? Да я готов был ему эту самую шею свернуть, когда увидел вас вместе.

Я фыркнула.

— Глупость! Мы всего лишь обедали, и вы сами вынудили меня искать нового жениха. Вдобавок, у меня не было ни денег, ни еды, а он… — я подавила вздох. Вышло жалостливо. Леон, точно вспомнив о чем-то, тоже вздохнул.