Шантарам

– Я и так достаточно спокоен, – ответил я, улыбаясь тому, что он так тревожится за меня. – Я не знаю, что именно я собираюсь сделать. Но мне надо покончить с этим раз и навсегда, Дидье. Я не могу просто оставить все как есть. Я хотел бы махнуть на это рукой, но не могу. В этом Дворце слишком многое… переплелось, что ли.

Мне и самому было не вполне понятно, что меня подстегивало, – явно не только желание отомстить. В этой клейкой сети, связавшей воедино мадам Жу, Кадербхая, Карлу и меня, запуталось столько постыдных секретов, тайн и предательств, что я никак не мог взглянуть на все это ясно и объяснить это моему другу.

– Bien, – вздохнул он, увидев по моему лицу, что меня не переубедить. – Если уж тебе непременно надо туда идти, я пойду с тобой.

– Это исключено… – начал я, но он прервал меня гневным жестом:

– Лин! Это я сообщил тебе о том, что она подвергла тебя всем этим… ужасам. И теперь я обязан пойти с тобой, потому что иначе на мне будет лежать ответственность за все, что случится. А ты же знаешь, друг мой, я ненавижу ответственность почти так же сильно, как копов.

Глава 38

Хуже пассажира, чем Дидье Леви, невозможно было придумать. Он так судорожно вцепился в меня, что трудно было управлять мотоциклом. Он взвывал всякий раз, когда мы приближались к какому-либо автомобилю, и визжал, когда мы обгоняли его. На крутых поворотах, где мотоцикл по всем законам физики клонился в сторону, Дидье начинал ёрзать и метаться, чтобы вернуть машину в вертикальное положение. Когда мы останавливались на перекрестках, он тут же со стоном спускал ноги на землю и вытягивал их, чтобы размять, а когда мы трогались с места, он не успевал подтянуть их и промахивался мимо подножки, так что его ноги какое-то время волочились вслед за мотоциклом. Если ему казалось, что едущая рядом машина слишком сблизилась с нами, он отпихивал ее ногой и грозил водителю кулаком. По моим прикидкам, за полчаса езды с Дидье по оживленной магистрали мотоциклист подвергается примерно такой же опасности, что и за месяц под пулями в Афганистане.

Я затормозил около нашей мастерской, где всегда трудились мои шри-ланкийские друзья Виллу и Кришна. Но мастерская выглядела странно. Двери были распахнуты, над ними висела новая вывеска. Заглянув внутрь, я увидел, что вместо фальшивых паспортов здесь теперь изготавливают цветочные гирлянды.

– Что-то не так? – спросил Дидье, когда я вернулся и нажал на стартер.

– Да. Они куда-то переехали. Придется заглянуть к Абдулу, чтобы выяснить.

– Alors! – обреченно воскликнул Дидье, обхватив меня так крепко, будто мы вдвоем спускались на одном парашюте. – Кошмар продолжается!

Спустя несколько минут я оставил его с мотоциклом возле особняка Абдула Гани. Охранник у входа узнал меня и поднял руку в шутливом салюте. Я всунул в другую бумажку в двадцать рупий, он открыл передо мной дверь, и я вошел в прохладный вестибюль, где меня встретили двое слуг. Они тоже хорошо знали меня и повели на второй этаж, дружески улыбаясь и жестами выражая свои эмоции, вызванные видом моих отросших волос и отощавшей фигуры. Один из них постучал в дверь большого кабинета Гани и приложил ухо к филенке в ожидании ответа.

– Ао! – крикнул Абдул. – Войдите!

Слуга вошел, закрыв дверь за собой, но через несколько секунд вернулся и, покачав мне головой, пригласил в комнату. Сияющее солнце врывалось в высокие арочные окна, отбрасывая зубья и когти теней на полированный пол. Абдул сидел в кресле с подголовником лицом к окну. Мне были видны только его пухлые руки, свисавшие, как сардельки в мясной лавке.

– Итак, это правда.

– Что – правда? – спросил я, обогнув кресло и встав перед ним.

Меня поразило, как постарел старый друг Кадера всего за девять месяцев. Густые волосы были наполовину седыми, наполовину белыми, на бровях лежал серебряный иней. От крыльев носа к углам рта и дальше по отвисшей челюсти спускались две глубокие складки. Губы, некогда непревзойденные по роскошной чувственности, растрескались, как у Назира на снежной вершине. Мешки под глазами свисали ниже скул и вызывали у меня дрожь, заставив вспомнить глаза сумасшедшего Хабиба. А глаза – его смеющиеся золотисто-янтарные глаза – были пусты, прежнее самодовольное хитроумие и бьющая через край жизнерадостность испарились.

– Ты и вправду вернулся, – ответил он со своим оксфордским выговором. – А где Кадер?

С Гани нельзя было ограничиться уклончивым ответом.

– Он погиб, Абдул, – сказал я. – Он… его подстрелили русские, когда он пытался доставить в свою родную деревню лошадей.

Абдул схватился за сердце и зарыдал, как ребенок, бормоча что-то невнятное и стеная. Крупные слезы потоком хлынули из его глаз. Взяв себя в руки, он посмотрел на меня, приоткрыв рот.

– Кто еще вернулся с тобой? – спросил он.

– Назир, Махмуд и еще мальчик по имени Ала-уд-Дин. Нас только четверо.

– А Халед? Где Халед?

– Он… ушел в самый последний вечер, когда был сильный буран, и больше мы его не видели. Наши говорили, что слышали где-то вдали выстрелы, но неизвестно, в него стреляли или нет. Так что я не знаю, что с ним случилось.