Шантарам

– Если бы твои парни согласились, я не выделил бы тебе в помощь Фарида, – продолжил Салман. – А я страшно доволен, что сделал это. Он стал новым человеком, расслабился, он теперь просто счастлив. Он тебя любит, Лин.

– Я тоже люблю его, – тут же откликнулся я.

Это было правдой. Фарид нравился мне, и я был рад, что мы с ним подружились.

Фарид, застенчивый, но способный юноша, каким он был три года назад, когда я впервые увидел его на заседании совета мафии, превратился в жесткого, бесстрашного, сердитого мужчину, со всей страстью отдававшегося своему делу и беззаветно преданного друзьям. Когда Кишор и Джонни Сигар отвергли мое предложение, Салман выделил мне в помощники Фарида и Эндрю Феррейру. Эндрю был веселым, разговорчивым парнем, но он предпочитал компанию своих сверстников, и мы не особенно сблизились с ним. Фарид же охотно проводил со мной и дни и ночи; мы нашли с ним общий язык.

– Когда погиб Кадер и надо было покончить со сторонниками Гани, Фарид чуть совсем не свихнулся, – признался мне Салман. – Мы вынуждены были действовать очень жестко – ты помнишь – и делать много такого, что нам… несвойственно. В Фарида же словно бес вселился. В нашем деле иногда надо быть жестоким, никуда не денешься. Но если это начинает нравиться, то это проблема, на? Пришлось мне побеседовать с ним. «Фарид, – сказал я ему, – вовсе не обязательно сразу кромсать людей на куски. К этому надо прибегать только в самых крайних случаях». Но я его, похоже, не убедил и тогда решил отдать его тебе в помощники. И это дало результаты, йаар. Теперь, спустя шесть месяцев, он стал гораздо спокойнее. Я думаю, Лин, надо посылать к тебе всех, у кого крыша поехала, чтобы ты приводил их в чувство.

– Он винил себя в том, что не был вместе с Кадером, когда тот погиб, – сказал я, когда мы завернули за угол картинной галереи «Джехангир», с ее куполом.

Увидев зазор в потоке транспорта, мы стали пробираться через площадь к кинотеатру «Регал».

– Мы все винили себя в этом, – тихо отозвался Салман, когда мы добрались до кинотеатра.

Он не сообщил мне ничего нового в этой простой и короткой фразе, я и без него знал это. И между тем его слова отозвались в моем сердце как удар грома; скорбь, застывшая в нем глыбой льда, стала дрожать и сдвинулась с места. Вот уже почти год мой гнев на Кадербхая сдерживал ее, не давая прорваться. Все другие были раздавлены шоком или неистовствовали в отчаянии. Я же был в таком гневе, что моя скорбь накапливалась, оставаясь погребенной под толстым слоем снега на той вершине, где он погиб. Разумеется, я испытывал боль утраты с самого начала. Ненависти во мне не было, я по-прежнему любил его и продолжал любить в тот момент, когда мы с Салманом ждали наших друзей у кинотеатра. Но я не оплакивал его по-настоящему – так, как оплакивал Прабакера или даже Абдуллу. Однако слова Салмана – мол, мы все винили себя в том, что не были с Кадером, когда он погиб, – встряхнули мои замороженные чувства, выпустили их на свободу, и скорбь, как снежная лавина, начала медленно сползать с вершины и окутывать мое сердце.

– Мы, похоже, пришли слишком рано, – бросил Салман, и его прозаическое замечание заставило меня вздрогнуть и вернуться к действительности.

– Да…

– Они едут на машине, а мы пешком обогнали их.

– Мы хорошо прогулялись. Я люблю этот путь – от Козуэй до вокзала Виктории – и часто хожу здесь, особенно по ночам.

Салман посмотрел на меня, улыбаясь и чуть нахмурившись, отчего миндалевидный разрез его карих глаз стал выражен еще ярче.

– Ты вправду так любишь это место? – спросил он недоверчиво.

– Конечно! – ответил я чуть вызывающе. – Это не значит, что мне нравится здесь все. Есть много такого, что мне не нравится. Но я действительно люблю этот район. Я люблю Бомбей и, наверное, никогда не разлюблю его.

Он усмехнулся и отвел взгляд. Я постарался привести свои чувства в порядок, прогнать с лица беспокойство и сожаление. Но полностью мне это не удалось, печаль была сильнее меня.

Теперь я понимаю, что мучило меня тогда, какое чувство навалилось на меня, грозя навечно похоронить под собой. У Дидье даже было название для этого чувства: тоска убийцы, которая выжидает в засаде и внезапно набрасывается на тебя, не зная пощады. Я убедился на собственном опыте, что она может ждать годами, а затем, в самый счастливый день, вдруг сразить тебя без всякого видимого повода. Но тогда, спустя год после смерти Ка-дера, я не мог уяснить себе то мрачное настроение, которое бродило во мне, вызревая в скорбь, которую я так долго сдерживал. Не понимая этого чувства, я боролся с ним, поскольку человек всегда борется с болью или отчаянием. Но тоска убийцы неуязвима, она не подчиняется нашей воле. Этот враг крадется за тобой, угадывая каждый твой шаг прежде, чем ты сделаешь его. Этот враг – твое собственное скорбящее сердце, и, когда он наносит удар, от него нет защиты.

Салман опять повернулся ко мне; в его янтарных глазах мерцало раздумье.