Шантарам

– Когда я была у него в последний раз, он разрабатывал одну свою новую идею. Заполнял гипсом пустую упаковку – ну, знаешь, пузырчатый целлофан, в котором продают игрушки, или такие штуковины из пенопласта, которыми обкладывают телевизоры. Он называет эти емкости негативным пространством и использует их как формы для своих скульптур. У него уже сотни таких скульптур, изготовленных с помощью коробок для яиц, целлофановых упаковок для зубных щеток, наушников и тому подобного…

Я посмотрел на нее. В небесах ее глаз собирались маленькие грозы. Было видно, как губы формируют ее тайные мысли, готовясь высказать сокровенную правду.

– Я ходила по его студии, осматривая все эти белые скульптуры, и думала о том, что и сама я – такое же негативное пространство. Всегда была, всю свою жизнь. Всегда была формой, ожидавшей, что меня наполнит кто-нибудь или что-нибудь, какое-нибудь реальное чувство, которое придаст смысл моей жизни…

Когда я поцеловал ее, грозы, назревавшие в голубизне ее глаз, разразились в наших ртах, а слезы, струившиеся по ее пахнущей лимоном коже, были слаще меда, продуцируемого священными пчелами в жасминном саду храма Момбадеви. Я дал ей выплакаться за нас обоих. Я дал ей прожить всю жизнь и умереть за нас обоих в долгом, медленном повествовании, которое вели наши тела. Когда ее слезы прекратились, мы оба погрузились в неустойчивую текучую красоту, порожденную исключительно Лизой, ее храбрым сердцем, и воплощенную в правде ее любви и ее плоти. И это почти сработало.

Я собрался уходить, и мы опять поцеловались – добрые друзья, любовники, окончательно нашедшие друг друга в столкновениях и ласках тел, но еще не вполне излечившиеся, не вполне возрожденные. Еще не до конца.

– Ты все-таки не можешь забыть ее, да? – спросила она, стоя на ветерке у окна и завернувшись в купальную простыню.

– Просто у меня сегодня кошки скребут на сердце, Лиза. Сам не знаю почему. Столько всего было… Но это не имеет отношения к нам с тобой. У нас с тобой все было хорошо, во всяком случае мне было хорошо.

– Мне тоже. И все равно мне кажется, что ты о ней думаешь.

– Нет, я сказал тебе правду. Я больше не влюблен в нее. Что-то случилось со мной, когда я вернулся из Афганистана. А может быть, это случилось там. Что-то… закончилось.

– Я должна рассказать тебе кое-что, – пробормотала она и затем, повернувшись ко мне, заговорила громким и ясным голосом: – О ней. Я верю тому, что ты сказал, но я думаю, ты должен знать это, прежде чем решишь, что у вас с ней все кончено.

– Мне не требуется….

– Лин, подожди! Ты не понимаешь, ты не женщина. Но я уверена, что должна тебе сказать, потому что ты не сможешь решить это по справедливости, пока не будешь знать всей правды о ней, о том, что у нее в душе. Если, после того как я расскажу тебе, для тебя ничего не изменится, если ты будешь чувствовать то же самое, что и сейчас, тогда я буду уверена, что ты свободен.

– А если изменится?

– Ну, тогда, может быть, надо дать ей еще один шанс. Не знаю. Хочу только тебе сказать, что я толком не понимала Карлу до тех пор, пока она не рассказала мне об этом. А после этого я поняла ее. Поэтому я думаю, ты тоже должен знать. И если у нас с тобой что-нибудь получится, я хочу, чтобы не осталось никаких недомолвок, чтобы все было ясно – в прошлом, я имею в виду.

– Ну хорошо, – согласился я, садясь на стул около дверей. – Рассказывай.

Она, по-прежнему кутаясь в простыню, снова забралась на кровать, подтянув ноги и упершись подбородком в колени. Она изменилась, это бросалось в глаза. Ее движения были… более открытыми, что ли, а в глазах не было прежней жесткости, она сменилась какой-то чуть ли не томной раскованностью. Изменения были вызваны любовью, и этим они были прекрасны. Я подумал, не видит ли она что-нибудь подобное в моих глазах.

– Карла не рассказывала тебе, почему она уехала из Штатов? – спросила Лиза, зная, что Карла не рассказывала.

– Нет, – ответил я, решив не упоминать о намеке, который бросил Халед перед тем, как исчезнуть в снежной ночи.

– Ну да, она говорила, что не хочет рассказывать тебе. Я сказала, что это глупо, что ей надо раскрыться перед тобой. Но она уперлась – и ни в какую. Забавно, как все оборачивается, да? Тогда я хотела, чтобы она сказала тебе, так как думала, что это заставит тебя порвать с ней. А теперь сама говорю тебе об этом, думая, что это может дать ей еще один шанс, – если ты захочешь его дать. Ну, короче, Карла была вынуждена уехать из Штатов. Ей пришлось бежать, потому что она… убила человека.

Я засмеялся. Сначала у меня вырвался короткий смешок, но затем он неудержимо перерос в громкий хохот, согнувший меня пополам на стуле.

– Не вижу в этом ничего смешного, Лин, – нахмурилась Лиза.

– Нет, конечно, – выдавил я, борясь со смехом. – Само по себе это не смешно. Но дело в том, что… Черт! Если бы ты знала, сколько я мучился, не решаясь раскрыть перед ней свое испоганенное прошлое! Я говорил себе, что не имею права любить ее, будучи беглым арестантом. Согласись, это чертовски забавно.

Она смотрела на меня, покачиваясь на кровати, но не смеялась.