Шантаж

Во-первых, тот, кто пишет. Но это чревато… У него есть возможности. Затем министр внутренних дел… С ним можно поладить. Старая лиса, знающая свои обязанности. Наконец — но с него и следовало бы начать, — главный противник нашего возлюбленного президента. Вот он.

И он указал на фотографию с надписью, украшавшую в числе других стены кабинета.

— Этот господин мог бы щедро заплатить, если мы пойдем на этот шаг…

Он помолчал и спросил:

— Так мы идем на этот шаг?

— Ни в коем случае, — ответил Пьер. — Никогда.

Официант принес кофе, и они молча ожидали, когда тот уйдет.

— Вот видите, — сказал Эрбер, — вы действительно порядочный парень.

— Не смейтесь. Мне случалось воровать. Может, еще придется этим заниматься. Но шантаж — нет, ни прямо, ни косвенно.

— Можно и вовсе забыть об этом, — спокойно сказал Эрбер. — Какое нам дело!

— Меня оно касается, — возразил Пьер. — Я сын женщины, которая, возможно, получила такое же письмо.

— В самом деле? Расскажите.

Но Пьеру не хотелось рассказывать.

— Она жива?

— Ладно. Вы ведь все равно не отстанете… Да, она жива, если это можно назвать жизнью, — то ли кухарка, то ли медсестра у мерзкого ублюдка, за которого вышла замуж, чтобы у меня был отец, раз настоящий смылся.

— Понимаю. Значит, мы не станем предавать это дело забвению?

— Нет. Мы заставим его заплатить. Но не деньгами. Я хочу его унизить…

В этот момент Кастор не испытывал никакого унижения.

В своем «ДС-10» он летел с официальным трехдневным визитом, неприязненно думая лишь о тех речах, которые ему предстоит произнести и выслушать. Придется ходить без трости, а за последние дни боль обосновалась где-то глубоко в бедре. К тому же он не ждал никаких особых результатов от своего вояжа. В довершение всего эти негодяи возвели монумент, к которому вела длинная высокая лестница. А без возложения венка не обойтись…

Лежа в первом салоне президентского самолета, отделенного плотной шторой от остальной части, где находилась свита, он задремал. Кастор обладал счастливой способностью мгновенно засыпать, что позволяло ему легко переносить разницу во времени.

Он проснулся от возмущения — во сне обнаженная Клер отбирала у него трость. Хотя ему были чужды тайные фрейдистские объяснения, более того, они вызывали у него лишь сарказмы, он испытал неловкость, усмотрев в этом сне некий символ. Но вид стюардессы в короткой юбке, наклонившейся, чтобы поднять упавшую трость, испытанное волнение успокоили его…

Потом он работал. Вызвал к себе секретаря, показал основательно перелопаченный текст подготовленной на завтра речи. По прибытии, отвечая на приветствия, он будет говорить без бумажки. Предупредите переводчика.

Оставшиеся двадцать минут полета он посвятил беседе с женой. Та рассказала ему о слухах, связанных с послом.

— Каким? — спросил он.

— Нашим. Вы знакомы с его женой?

Он встречал ее. Маленькая, весьма аппетитная особа.

— Да, — сказал он. — Она очень мила.

— Так вот, говорят, что такого же мнения нынешний министр иностранных дел… Вы увидите, он станет просить о переводе посла в Берн.

Самый близкий к Парижу дипломатический пост помещался в Берне.

— Посол размазня, но не глуп, — ответил Кастор. — Он откажется.

Президентша вздохнула. Было самое время надеть шляпку. Предмет на голове, который мог в самое неподходящее время улететь или перекоситься, неизменно вызывал у нее беспокойство. Она была из тех женщин, на которых даже киноварь выглядит незаметно. Ярость бушевала лишь в ее душе.

Пилот посадил самолет и теперь выруливал — так, чтобы остановиться как раз напротив ковровой дорожки, расстеленной на бетонке. Президент первым вышел на трап, внизу его дожидалась кучка официальных лиц. Ему пришлось стоя выслушать исполнение гимнов и принять рапорт начальника почетного караула.

Когда он вошел в зал для почетных гостей, боль, дававшая о себе знать в последнюю неделю, стала невыносимой. Но это никак не проявилось на его лице. Однако, когда две девочки поднесли августейшему гостю и его мадам букетики цветов, он не смог наклониться. Вытянувшись, как струна, он лишь слегка потрепал щечку одной из них. Сбитая с толку, та разревелась. Перед тем как сесть в машину, президенту пришлось еще ответить на приветственную речь хозяев.

В резиденции, отведенной им на эти дни и связанной по этому случаю прямым проводом с Парижем, президент узнал, что его ждет весьма срочный телефонный вызов. Он взял трубку, лежа на диване и принимая болеутоляющее, протянутое ему личным врачом. Звонила секретарша.

— Мсье президент, произошла неприятность. Я сочла необходимым…

Две последние пары туфель ему были сшиты по старой мерке, которую давно следовало уничтожить. Супинатор на правой ноге был не того размера. Сапожник в отчаянии, и, зная о болезни, мучившей мсье в последнее время, она решила… Надлежащая пара туфель будет доставлена вечерним рейсом.

По тому, какое облегчение он испытал, Кастор понял, что испугался.

— Я был уверен, что ничего серьезного, — сказал, тоже успокоенный, врач.

«И я. Мой сапожник — осел, у врача — крепкие нервы, у меня — боль в пояснице, а через полчаса возложение венка. Что прикажете делать?»