Шапка Мономаха

Его вознесение свершилось, когда на место неугодного народу Византии Третьего императора Никифора заступил блистательный Алексей из рода Комнинов и тем прекратил смуту и навсегда отодвинул от трона потомков Македонской династии. И к его двору, непомерному в чванной роскоши утверждающей себя новой власти, очень кстати пришелся невиданный иудейский мастер. Только на императорскую семью, с ее Августами и Цезарями, младшими братьями и родственниками, на управителя-севастократора тратил свое умение придворный ювелир, и щедрость их вознаграждения не знала границ. Здесь, в граде Константина, разбогатев, вскоре он и женился на дочери богатого еврея-купца, ввозившего корабельный лес для императорского флота. Мариам, нежная и кроткая, несколько робкая для жены столь приближенного ко двору человека, прожила, однако, с ним недолго. И умерла в муках, оставив Бен-Амину в поминальное утешение единственного сына, Ионафана. Теперь мальчику было уже почти шесть лет, и он служил настоящей отрадой и надеждой своему отцу.

А в остальном придворный ювелир Бен-Амин из Туделы вполне чувствовал себя счастливым. Вот и переделка сада по новой моде стоила ему недешево, но уж он мог позволить себе расход и утереть нос соседям. Впрочем, от перестройки сам Бен-Амин видел мало толку. Помпезные беседки и колоннады, фонтаны и скамьи – все было из драгоценного порфира и белоснежного мрамора, с позолотой и серебром, словно в персидской сказке, но громоздко, неудобно и совершенно непригодно для практического использования. Однако положение его требовало жертвы, и Бен-Амин не поскупился на ненужные украшения. Тем более что некая потаенная печать на его сердце требовала отвлечения от греха опасного любопытства.

А случилось так, что, может, всего-то год тому назад, вряд ли более, прекрасная принцесса Анна, луноликий философ в женской юбке, возжелала себе парадный убор для приема высочайшего посольства от германского императора. Ожидались и папские легаты, и епископ Кремоны, знатный ритор и теолог, и принцессе непременно хотелось поразить их взоры непревзойденной роскошью наряда, а слух – высоким красноречием богословского спора.

Тогда по императорскому приказу и были вытребованы из подземных сокровищниц самые чистые драгоценные камни и самые крупные жемчуга. В мастерскую Бен-Амину несли их царские гонцы целыми горстями, а он, не доверяя в таком щепетильном деле подручным, самолично отбирал их по размеру и качеству. Бен-Амин трудился не покладая рук, а сынишка его Ионафан, любопытный, как все избалованные дети без материнского присмотра, крутился возле крытого голубым шелком стола, всматривался в игру камней. И иногда хватал то один, то другой, подносил к тонкому личику, щуря глаза, ловил искры света в их драгоценных гранях. Бен-Амин ему позволял, зная, что сынок его, несмотря на совсем еще детский возраст, ничего не затеряет и не заберет с собой, потому что пока не понимает их ценности, а для игр у него имеются превосходные и куда большие размерами кусочки разноцветного хрусталя.

В тот роковой для всех день императорский ювелир Бен-Амин из Туделы так увлекся составлением подбора для головного ожерелья, что на некоторое время совсем выпустил Ионафана из виду. И обернулся только на пронзительный, полный испуга и боли, крик своего мальчика. Сынишка Ионафан крутился на месте волчком, прижав накрепко ладошки к глазам, и верещал, как ушибленный щенок. Бен-Амин вскочил из-за рабочего стола, подхватил на руки мальчика, попытался успокоить. Долго старался, шептал на ушко древние заклятия от дурного сглаза, щелкал пальцами, укачивал, как младенца, и наконец Ионафан перестал кричать и плакать и позволил отцу отнять его маленькие ладони от лица. Ничего страшного не было. Вообще ничего не было. Просто детская заплаканная мордочка, несколько грязноватая от беспрестанной беготни и слез, и только. И тогда Бен-Амин, перепуганный отец, стал спрашивать. И тогда сынишка показал на закатившийся в угол яркий зеленый камень. По виду – изумруд из северных стран. Ионафан пожаловался на свою игрушку:

– Кусается! – и чуть было опять не заревел.

– Кто кусается, мой янике? Разве этот зеленый камешек – злая собака? Он даже не твоя ручная белка Пина. Он не может кусаться, – успокоительно и нежно сказал Бен-Амин.

– Кусается! Кусается! – снова пожаловался мальчик и пояснил: – Он ужалил меня в глазки! Было больно! Нет, очень страшно! И-и-и!

И сынишка Ионафан заплакал, прижавшись к отцовскому плечу. Бен-Амин утешал его как мог. А после, когда мальчик совсем пришел в себя, кликнул нянек и приказал увести малыша и дать ему немного теплого разбавленного вина. И отвести в сады – поиграть возле купальни, только ни в коем случае не выводить на солнце.