Шапка Мономаха

– Я – хан Боняк, – представился разбойничий главарь без промедлений, и много чего говорило Бен-Амину это опасное имя. – А кто ты такой, почтенный чужеземец?

Обращение к пленному было удивительным, если учесть тот факт, что перед тем хан начисто истребил всю свиту почтенного чужеземца. Но тут же Бен-Амин сообразил, что это только дань почтения к его сединам, и не более, что в любой миг он из почтенного чужеземца может превратиться в чужеземца убиенного, если хан посчитает это выгодным для себя. И Бен-Амин стал лихорадочно соображать. Нападение на императорское посольство не позволит хану оставить живого свидетеля, потому что слишком чревато последствиями со многих сторон. К тому же хан Боняк мог находиться в этих пределах, полностью подвластных теперь киевскому князю, только как тайный военный разведчик или, того хуже, возглавляя смелый до безрассудства набег в месть за былое поражение. И в том, и в другом случае Бен-Амину из мертвого душой предстояло стать мертвым и телом. Но этого нельзя было допустить, и вовсе не из страха смерти, а только камень и его дух нуждались в его помощи, и без него все опасное путешествие превращалось в напрасную бессмыслицу. И Бен-Амин, повинуясь более инстинкту загнанного зверя, чем разуму человеческому, понял, как нужно ему поступить:

– Я посол божественного Алексея, императора Византийского, держу путь из Константинополя. – И видя недобрую ухмылку хана, тут же предупредил: – И возможно, мой Бог недаром поставил меня на твоем пути, великий хан степей, ибо и ты и я желаем отомстить одному и тому же человеку.

Хан Боняк перестал ухмыляться и убрал руку с золотого кинжала.

– Что хочет сказать почтенный чужеземец? Темны его слова и невидимы мысли, – так отвечал половецкий хан Бен-Амину, медленно, словно сомневаясь в своем греческом.

– То, что я послан за дальние земли с той же целью, с какой светлый хан крадется теперь, как рысь в ночи, через вражеские леса и реки. И цель эта – месть. Месть тому, кто был посажен на стол как князь в граде Киеве и кто нанес обиду племени моего высокородного собеседника. Но поверь, великий хан степей, то несчастье, что я везу с собой, не сравнится даже с сотней тысяч самых успешных твоих набегов и поразит сердце твоего врага, а не одну из многочисленных его рук.

– И что же это за несчастье? – спросил хан Боняк, уже и не помышляя о кинжале.

– Прикажи накрыть нам скатерть в тени деревьев и прикажи своим людям отойти. О, недалеко, к тому же я стар и нет у меня оружия.

– Я не боюсь тебя, почтенный чужеземец, – со смехом ответил хан и что-то сказал на своем языке окружившей его свите. – Я преломлю с тобой хлеб. И можешь не опасаться, что нас услышат. Здесь только я один понимаю по-гречески.

А когда солнце стало подниматься к зениту, хан встал из-за долгой трапезы, за которой было мало съедено, но много сказано, и повелел:

– Отвести моего гостя к захваченному добру и выдать ему тот сундук, на который он укажет. Никто не должен под страхом мучительной смерти попытаться открыть эту вещь и посмотреть на ее содержимое. Пятеро из вас, – тут Боняк указал толстым, с огромным перстнем, указательным пальцем поочередно на самых могучих своих воинов, – проводят незаметно почтенного чужеземца, отныне состоящего под моим покровительством, до самых городских ворот. И будут отвечать за него и его ношу своими головами.

Бен-Амин отвесил хану поклон, полный признательности, неподдельной и заговорщицкой.

– Очень жаль, что ты, мой чужеземный друг, по происхождению своему жид. – Тут хан Боняк употребил довольно варварское и унизительное прозвище племени Бен-Амина, в недавние времена вошедшее в обращение. Впрочем, хан все же был дикий степняк и где уж ему различать такие тонкости. – В городе то и дело затевают грабежи. Не так давно погромили княжьего любимца Путяту, а с ним заодно и твоих соплеменников. В Киеве не любят жидов, хотя и чтят их денежки. Но ты не беспокойся, в любой час ты найдешь приют и защиту в моей степи. Только прежде соверши свою месть за нас обоих.

Бен-Амин вместо клятвы положил руку на пояс, в котором покоился пепел Ионафана, и снова безумие его миссии овладело его разумом.