Шардик

Мужчина снова схватил Кельдерека за запястье и полуповел-полупотащил к лачуге, вход в которую был занавешен пыльными шкурами. Он резко мотнул головой и указал ножом, но Кельдерек, отупевший от усталости, страха и отвращения, не сообразил, что ему велено войти первым. Тогда мужчина взял его за плечо и толкнул вперед, прямо на полог. Кельдерек отодвинул шкуры, просунул внутрь голову, а потом вошел.

Там находилось единственное смрадное помещение с тлеющим очагом в дальнем углу. Слабый свет сочился лишь через занавешенный входной проем да маленькое дымовое отверстие в крыше, но Кельдерек разглядел в полумраке закутанную в плащ фигуру, сидевшую спиной к нему на грубой лавке у очага. Пока он вглядывался, подавшись вперед и чувствуя приставленное к спине острие ножа, человек поднялся на ноги и повернулся к нему лицом. Перед ним стояла тугинда.

40. Рувит

До чего же страшно внезапно столкнуться с собственным постыдным деянием из прошлого, совершенным давно, но по-прежнему зримо явленным, как развалины хижины какого-нибудь несчастного бедняка, разрушенной эгоистичным вельможей для своего удобства, или полуразложившееся тельце нежеланного ребенка, выброшенное рекой на берег; до чего же страшно неожиданно встретиться с обвинением, опровергнуть которое не в силах никакая бравада и никакой сколь угодно бойкий язык, — с обвинением не громогласным, но тихим и безгневным, возможно даже бессловесным, выдвинутым не во всеуслышание, но при встрече один на один с обидчиком, совершенно не готовым к мучительному приступу стыда, вины и раскаяния. Биннорийская арфа назвала имя убийцы, и два прелестных младенца ответили своей бессердечной матери из-под стен замка. Известны случаи, когда камни двигались и деревья говорили человеческим голосом. Но ни слова не промолвил призрак Банко. Не многим из нас доводилось прикасаться к трупу убитого человека и видеть разверстые кровоточащие раны, но очень и очень многие, наткнувшись на старые письма в ящике стола, обливались горючими слезами и мысленно молили о прощении, перечитывая их в одиночестве; или изнемогали от презрения к себе, когда из случайно оброненных замечаний вдруг понимали, насколько живо в памяти глубокое горе и разочарование, причиненное ими людям, которые никогда ни словом не упоминали о своих чувствах. Жестоко униженным и оскорбленным, как и призракам, нет необходимости упрекать или принародно обвинять своих обидчиков. Для последних гораздо страшнее их нежданное-негаданное безмолвное появление перед ними в каком-нибудь уединенном месте.

Тугинда стояла у лавки, слегка щурясь от дыма. В первый момент она не узнала Кельдерека, но потом вздрогнула и резко вскинула голову. Судорожно всхлипнув и закусив палец, Кельдерек повернулся и бросился было прочь, но тотчас отлетел назад и упал навзничь от сильного толчка. Мужчина с ножом в руке свирепо смотрел на него сверху вниз, жуя губу и тяжело дыша, словно хищный зверь, возбужденный запахом крови. А ведь для него убийство наверняка еще недавно было и ремеслом, и развлечением, вдруг с ужасом осознал Кельдерек; в его темной голове мысль о насилии висит всегда, точно меч на волоске; при виде чьего-то страха или панического бегства он испытывает такое же безудержное возбуждение, какое охватывает кота при виде удирающей мыши. Это, не иначе, скрывающийся от правосудия душегуб, за чью голову назначено вознаграждение; наемный убийца, который стал не нужен своим хозяевам и сбежал за Врако, пока осведомители не донесли на него властям. Скольких одиноких путников он убил в здешних краях?

Склонившийся над ним мужчина дышал шумно и часто. Кельдерек приподнялся на локте и безуспешно попытался ответить на горящий взгляд безумца взглядом твердым и властным. Почти сразу он опустил глаза, а мгновение спустя позади него раздался голос тугинды:

— Успокойся, Рувит! Я знаю этого человека — он безобиден. Не трогай его.

— Прятался в лесу, болтал про медведя. Я сразу смекнул: что-то неладное у него на уме, что-то неладное. Ничего не говорю, привожу сюда, вот и все. Надо узнать, что он задумал… узнать, что задумал…

— Он тебя не тронет, Рувит. Давай-ка разожги очаг, а после ужина я еще раз промою тебе глаза. Убери нож.