Шардик

Они снова шли, вне сомнения: Кельдерек слышал звяканье своей цепи по камням. Но шли как-то иначе. Что же изменилось? Что произошло со всеми ними? Внутренним оком он вдруг увидел всех откуда-то с высоты. Они петляли по берегу, словно муравьи между камнями, только гораздо медленнее; словно сонные осенние жуки, карабкающиеся вверх-вниз по травинкам в своем долгом путешествии через луга. И теперь Кельдерек ясно — но с полнейшим равнодушием — понял, что именно случилось. Они стали частью примитивного насекомого мира и отныне будут просто длить свое существование, не тревожимые никакими побуждениями сознательной воли. Им не нужны ни речь, ни чувства, ни слух, ни какое-либо общение друг с другом. Еще несколько дней — и им не нужна будет даже пища. Они никогда не узнают, красивы они или уродливы, счастливы или нет, добры или злы, поскольку в этом мире нет таких понятий. Голод и сытость, стремительное бегство и оцепенелая неподвижность, ярость и беспомощность — только эти крайности и будут им ведомы. Их короткая жизнь скоро закончится: они падут жертвами зимы, жертвами более сильных существ, жертвами друг друга. Но и это тоже теперь не имеет значения.

Все еще поглощенный видением, явившимся мысленному взору, Кельдерек вдруг обнаружил, что перебирается через какое-то препятствие — через что-то гладкое и тяжелое, но довольно податливое. Через что-то, из чего торчат палки… узел тряпья, из которого торчат палки… нет, цепь зацепилась… надо нагнуться… все, отцепил… ну да, конечно, препятствием было человеческое тело… вон там была голова, с той стороны… теперь он перебрался через него, оставил позади, и под ногами снова камни. Кельдерек зажмурился от блеска реки и весь сосредоточился на том, чтобы держаться прямо и передвигать ноги: шаг, еще шаг и еще один.

Внезапно за спиной у него раздался крик:

— Стойте! Стойте!

Подобно пузырю, всплывающему из густой темной жижи, сознание Кельдерека медленно выплыло из сумеречного тумана в мир слуха, зрения, понимания. Повернувшись кругом, он увидел Раду, стоящего на коленях над простертым у самой воды телом, и Шеру с ним рядом. Несколько детей тоже остановились, услышав повелительный возглас, и теперь нерешительно направлялись к ним. Откуда-то спереди донесся вопль Горлана:

— В чем там дело, мать вашу?

Кельдерек похромал назад. Раду одной рукой поддерживал голову мальчика, а другой плескал воду в лицо. Это был бедняга, накануне пораненный Живорезом. Глаза у него были закрыты, и Кельдерек не мог понять, дышит он или нет.

— Вы наступили на него, — сказал Раду. — Прямо по нему прошли. Разве вы не почувствовали?

— Да… нет. Я ничего не соображал, — тупо промямлил Кельдерек.

Шера потрогала лоб мальчика и попыталась запахнуть лохмотья у него на груди.

— Споткнулся и упал, да? — спросила малышка и продолжила нараспев: — У него нет цепи, у него нет цепи, он не пойдет в Сонную лощину… — Она осеклась, заметив приближающегося Геншеда. — Раду, он идет!

Работорговец остановился около мальчика, пихнул его ногой, опустился на одно колено, оттянул верхнее веко и пощупал пульс. Потом встал, обвел взглядом других детей и коротко мотнул головой. Те поплелись прочь, а Геншед повернулся к Кельдереку и Раду, стоявшим по другую сторону от бесчувственного тела.

Подобно тому как лесной пожар останавливается на берегу реки или рост виноградных усиков прекращается с наступлением холодов, так же и волна сострадания, поднявшаяся в них, ослабла и угасла при виде Геншеда. Работорговец не промолвил ни слова, но одного его присутствия было достаточно, чтобы они, словно под увеличительным стеклом, ясно увидели все свое бессилие, полнейшую свою неспособность помочь несчастному ребенку. Какой толк в жалости, если от нее никому не становится лучше? Геншед заполонил собой весь мир, он повсюду: в собственном их истощении, в этой дикой глуши, где нет еды и пристанища, в сверкающей реке, которую не перейти и не переплыть, в пустынном небе над головой. Работорговец по-прежнему молчал, самым своим присутствием внушая мысль, что они просто впустую тратят последние ничтожные остатки сил на никчемное дело. Когда он щелкнул пальцами, Кельдерек и Раду потупили глаза и вместе с Шерой последовали за мальчиками. И даже не обернулись ни разу, ибо теперь держались одного мнения с Геншедом.

Чуть дальше по берегу Горлан скомандовал привал. Кельдерек и Раду легли среди детей, но никто не задал ни единого вопроса. По возвращении Геншед ополоснул нож в воде, приказал Живорезу следить за порядком, а сам вместе с Горланом ушел вверх по течению. Он вернулся через полчаса и сразу же повел мальчиков вглубь леса.

Ближе к вечеру они начали подниматься по длинному отлогому склону. Лес вокруг становился все реже, и вскоре Кельдерек разглядел между деревьями красное закатное солнце, чей вид почему-то вызвал у него тупое удивление. Поразмыслив, он сообразил, что с момента своего пленения ни разу не видел солнца после полудня. Должно быть, они приближались к северной окраине леса.