– Но кое-что из рассказов Гарольда еще осталось здесь, в моей старой черепной коробке. Бизнес на крови, о котором никто не говорит, но который дает миллиардные прибыли, существовал испокон века. Возьмите один баррель нефти и все отрасли индустрии, которые его перерабатывают. Сырая нефть превращается в бензин, керосин, мазут, пластик, химические продукты, ни одной капли не пропадает, все конвертируется в банкноты. С индустрией крови все то же. Чтобы извлечь из нее максимум, кровь, собранная в центре, разделяется на тромбоциты, плазму, красные и белые тельца. Каждая составляющая используется до последней молекулы. Плазма, например, позволяет производить альбумин, антигемофилические факторы VIII и IX, гамма-глобулин. Все это продается на вес золота маклерами по крови на всех мировых торгах.
Шарко впервые услышал это выражение. Он представил себе людей в строгих костюмах, сидящих за экранами компьютеров и торгующих тысячами литров красного золота, как торгуют акциями.
– …Но в основе – нищие мексиканцы, которым за гроши опустошают вены. Эти рабочие никогда ничего не скажут: та малость, которую им выдают, куда больше того, что они получают за работу. Так что некоторые из них продают свою кровь по несколько раз за неделю, чтобы прокормить семьи. Они истощают себя, превращаясь в ходячие трупы, которые в конце концов остаются валяться в пыли. И становятся зависимыми от сдачи крови, как от наркотика.
– Возможно ли, чтобы доноры подхватили какие-нибудь болезни в этих центрах? – спросил он.
– Болезни? Ну разумеется, эти места, где выкачивали кровь, как на конвейере, были рассадником инфекций. Кто туда обращался? Нищие мексиканцы, бродяги, проститутки, наркоманы. Я ничего не выдумываю, ни один средний американец туда и носа не сунул бы. Несмотря на все предосторожности, зараза там циркулировала. И представьте, эти контейнеры потом расходились по медицинским учреждениям во всем мире. Вспомните скандал с зараженной кровью. Гемофилы, которые умирали в середине восьмидесятых в больницах во Франции, – они вообще долгое время оставались лежачими, так что нигде не бывали, но подхватили вирус СПИДа. А откуда взялись запасы крови, по-вашему?
– А как вы думаете, можно ли найти тот центр, где эти люди могли заразиться? У вас есть имена рабочих, их адреса, вы разговаривали с их близкими…
– Центр? Но… их там сотни вдоль границы! Только в Эль-Пасо, в километре от колючей проволоки, их не меньше десятка. Десятка, лейтенант, и это на территории всего в несколько сот метров! И потом, прошло тридцать пять лет. Некоторые из этих центров, может, еще существуют, другие наверняка исчезли.
– Прошу вас… Вы расспрашивали семьи, – возможно, у вас остались какие-то документы? Я знаю, что прошло много времени, но все пострадавшие должны были пройти через один конкретный центр, где их и заразили. Мне необходимо название этого центра.
Мальмезон колебался довольно долго. Шарко чувствовал, как того снедает желание узнать, а не идет ли речь действительно о «серых человечках». В конце концов бывший журналист согласился:
– Хорошо. Все мои архивы там, наверху. Газетные статьи того времени о несчастных случаях, зафиксированные и подписанные свидетельства близких жертвы, аудиозаписи моих интервью. Я их заново просмотрю, сделаю несколько звонков и постараюсь связаться Александром Валласом. Дайте мне один день. Но после стольких лет я ничего не гарантирую.
Шарко горячо его поблагодарил, в конечном счете мужик оказался на редкость приятным, а его помощь была просто бесценна. Он оставил свои координаты и вышел.
Уже на улице он почувствовал, как у него в висках пульсирует вопрос, который Вилли Кулом задал Мев Дюрюэль:
– Я еще дома, приезжай скорее, я кое-что нашла. Думаю, я поняла, почему у них воруют их кровь.
69
Он обнаружил Люси за компьютером. Янус весело лаял и рвался поиграть. Шарко кинул ему теннисный мячик, чтобы отвязаться, но мысль оказалась неудачной: пес все время возвращался с мячиком в зубах. Он сделал вид, что бросает его в коридор, а сам спрятал в карман. В результате пес отвлекся и успокоился.