Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

Внешность соответствовала образу «принца молодости», как его называли поклонники. «Многие молодые люди верили в Барреса. Верили и люди, гораздо более, чем он, зрелого возраста, – писал в 1899 г. Реми де Гурмон, когда его герою было тридцать семь лет. – Баррес умел очаровывать и подчинять себе людей. <…> У него прирожденное чувство аристократизма. Баррес умеет и думать, и писать. И он умеет улыбаться: улыбка не сходит с его уст. В этом вся тайна его очарования. Баррес не смеется – это вульгарно. Он улыбается. Улыбается по поводу всех и всего, по поводу самого себя. Надо быть слишком счастливым, чтобы не смеяться никогда. <…> О чем рассказывают его произведения: о разочарованиях, о надеждах? Конечно, о надеждах. Такой человек, как Баррес, никогда не бывает разочарован. В нем слишком много источников личной жизни, он слишком уважает самого себя, и без улыбки он никогда не говорит о своих неудачах. А улыбка исцеляет раны, нанесенные нашему самолюбию».

Консервативный критик Рене Гийюэн, «страстно любивший» автора «Культа моего Я» как художника и мыслителя, «нашедший в нем путеводителя, учителя и друга в критические часы интеллектуального и морального становления», подытожил: «В двадцати пяти томах сочинений Барреса нет ни одной безликой страницы и есть много бессмертных, но его главным шедевром, шедевром мастерства и энергии, метода и синтеза, был он сам – его личность, его карьера, его жизнь» (GDO, 106, 115–116).

«Чему же он учил? – продолжал де Гурмон. – Это не была, конечно, пропаганда успеха во что бы то ни стало. В юных умах есть врожденное благородство, которое не позволяет отдавать все силы беспринципной жизни: они стремятся достигнуть своей цели, достигнуть победы, но непременно путем борьбы. Полное самообладание, полное самоудовлетворение – вот задача, на которую указал Баррес. Средство, необходимое для ее разрешения, это – покорить варварство, нас окружающее, то, что мешает осуществлять наши планы, не дает развернуться нашей деятельности, разрушает наши удовольствия»[78].

III

Горячая любовь к родине и страсть к политике пересилили все различия и разногласия, хотя наши герои почти во всем были непохожи друг от друга.

Различия начинаются с географии. Моррас – уроженец юга, Баррес – севера, хотя оба появились на свет в маленьких городах. Провансальский Мартиг того же масштаба, что и лотарингский Шарм-сюр-Мозель, поэтому саркастическую фразу парижского радикала Люсьена Эрра о своем противнике Барресе как «типичном продукте французских провинциальных городков» (ВМС, xviii) можно применить и к Моррасу.

Прованс издавна осознал себя частью Франции, но гордился собственными, отличными ото всех языком и культурой. Герцогство Лотарингия, до 1766 г. входившее в Священную Римскую империю германской нации, в которой царствовали Габсбурги, было пограничьем между землями французов и немцев, между двумя великими языками и культурами, хотя и с преобладанием французского влияния. Баррес знал немецкий язык (его единственного сына Филиппа по желанию отца воспитывала немка), но родным для него был только французский, а для Морраса – французский и провансальский.

Моррас утверждал, что сознательно ненавидел немцев с двух лет, когда до Мартига – на другом конце Франции – докатились известия о вторжении врага; поверить этому непросто, проверить – невозможно. Родной город Барреса был занят «бошами», когда мальчику было восемь лет, и оставался оккупированным еще три года. Новая граница прошла совсем недалеко от него, но Шарм остался во Франции. Немцы расположились на постой в их доме, но вели себя корректно; одно время баварский солдат водил юного Мориса в школу. Неудивительно, что оба писателя стали фанатиками реванша. Удивительно, что уроженец Прованса по накалу германофобии опережал уроженца Лотарингии.

Отношение Морраса ко всему германскому, особенно прусскому – прусскому не столько исторически, сколько символически, – было простым и лишенным нюансов. Всех немцев он видел варварами, делая снисходительное исключение для тех, кто «имел счастье романизироваться» (ВМС, 124). Французам нечему учиться у них, а потому не стоить тратить время на их язык и литературу. Немецкую философию Моррас считал просто вредной для Франции.

Случай Барреса сложнее и интереснее.