Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

Моррас и Доде отлично дополняли друг друга, поэтому, «говоря об одном из этих Диоскуров, трудно не говорить о другом» (PDD, 322). «Мы должны были встретиться на десять лет раньше, – писал Моррас, – ибо у нас было столько общих знакомых и друзей» (SLD, 14). Встреча произошла в момент, когда «Action française» из группы теоретиков превращалось в массовое политическое движение. «Доде вдохнул в старых монархистов ощущение новой жизни», – свидетельствовал ветеран движения Люсьен Корпшо (SLD, 47). В его лице движение получило не только опытного журналиста и темпераментного публициста, но блестящего оратора, который, по словам Морраса, «мог заставить любую аудиторию смеяться, плакать и выть от восторга» (SLD, 15). Луи Димье описал одну из его стратегем:

«Доде собрал пять или шесть тысяч человек в зале Ваграм. Речь закончилась аплодисментами. “Хотите высвободить свой рассудок? – спросил он тогда. – Для этого нужны всего пять слов[124], пять слов, которые вы повторите за мной”. Аудитория навострила уши, в зале воцарилась впечатляющая тишина. Ожидая от оратора чего-то приятного, многие заулыбались.

– Слушайте внимательно, – провозгласил он. – Вот они: долой республику, да здравствует король.

Слова упали как молния. Эхо оказалось подобно грому. Весь зал встал с криком “Да здравствует король”. Доде спокойно произнес:

– Ну вот, дело сделано» (DVA, 123).

«Толстый Леон» внес в деятельность движения силу, страсть и пафос, дополнив ими диалектику и догматику Морраса. Того, в свою очередь, восхищали в Доде «дар к быстрым инстинктивным решениям, невероятно усиливавший его мощь писателя и полемиста», способность «видеть людей и описывать их такими, какими он их видит», т. е. беспощадно. «Этот политик – жестокий моралист. У этого сурового полемиста – огромный сатирический дар» (MNT, 239).

Было еще одно, сугубо личное обстоятельство, о котором Моррас рассказал лишь в старости, – пример Доде научил его не бояться глухоты и выступать перед публикой. «Благодаря ему я смог вести публичную, политическую жизнь, в которой мои речи что-то значили. До нашей встречи я лишь изредка заставлял себя сказать несколько слов в собрании» (MNT, 239).

Дань уважения другу Моррас отдал в посвящении – он любил пространные посвящения – к книге «Когда французы не любили себя. Хроника возрождения. 1895–1905» (1916; 1926): «Леону Доде, пророку предвоенного, философу освобождения от германского ига, в знак благодарности за теплый свет и щедрую поэзию его деятельности, в знак признания могучей и благотворной сердечности его искупающего смеха, тому, кто возвещает правосудие и отдает героям воюющей Франции время, терпение, святую добродетель надежды» (QFA).

«Мне плевать на всё, кроме родины. Моррас воплощает для меня родину, и я отдал ему всего себя. <…> Моя вечерняя молитва и моя жизнь посвящены Моррасу», – любил повторять Доде (MNT, 233, 245). Он восхищался «гениальной мыслью и непреклонной волей нашего самого великого государственного деятеля после Ришелье» (LDН, 35) и утверждал, что ни разу не спорил с другом.

Это неправда. История знает их непримиримый спор о… деталях приготовления буайбеза: гастрономические убеждения Морраса были столь же тверды, как монархические, тем более речь шла о фирменном блюде кухни его родного Прованса[125]. «Буайбез есть только в Мартиге», – говорил он как о чем-то само собой разумеющемся (XVM, 24). По той же причине Моррас не мог простить Альфонсу Доде карикатурного Тартарена – насмешки над провансальцами, которых тот изобразил болтунами и хвастунами (XVM, 25).

Провожая Леона Доде в последний путь, Моррас сказал: «Наша дружба основывалась на глубоком уважении, на уважении разницы наших вкусов, идей и характеров» (SLD, 111). В отличие от него Леон охотно путешествовал по Европе, интересовался литературой и культурой других стран, любил Шекспира, Гёте, Вагнера и предпочитал классицистам романтиков, Вийона и Бодлера; любовь к Ронсару и Мистралю была общей. «Мы все здесь очень разные, – пояснил Массису Жак Бенвиль. – У каждого свой взгляд на вещи, свои личные вкусы, свой образ мыслей, и мы не придираемся к деталям. Мы не либералы, но уважаем и любим свободу каждого из нас. Это и создает нашу гармонию» (МNT, 219).

II

Разногласия и расхождения в «Action française» не допускались только в политике – и до поры до времени их не было. У Морраса и Доде их не было никогда. «Наше согласие было полным, потому что касалось сути вещей», – суммировал Моррас (XVM, 114).

В начале 1910-х годов коньком Леона Доде как мастера журналистских расследований стала борьба с немецким «проникновением» и «шпионажем». «Почему вы каждое утро кричите: волк?» – спрашивали его «благоразумные люди», вспоминая мальчика из сказки. «Потому что волк уже здесь», – отвечал «толстый Леон», добавив, что «меньше всего рад играть роль Кассандры» (LDS, 280).

Леон Доде. Предвоенное. 1913. Обложка и авантитул с инскриптом: «Анри Барресу на память от собрата Леон Доде»