Шарль Перро

«Ла Вуазен уже в понедельник знала, что она приговорена к смерти. Удивительно, что в тот же вечер она сказала тюремным сторожам: „Что же, разве мы не отпразднуем день заговенья?“ В полночь она сидела с ними за одним столом и ела все, что ей подавали на стол, потому что этот день был не постный; она пила много вина и пропела до двадцати застольных песен. Во вторник Ла Вуазен перенесла обыкновенную и чрезвычайную пытки; несмотря на это, она с аппетитом обедала и спала восемь часов; после этого она имела очную ставку с госпожами Дре и Ферон и со многими другими лицами. Неизвестно, что она говорила; предполагают, что слова ее должны были заключать в себе много странностей и вольнодумства. Вечером она ужинала и, несмотря на то, что была измучена всем телом, снова начала беситься и развратничать, как и накануне. Ее стали стыдить, усовещать и сказали, чтобы она думала лучше о Боге и вместо этих развратных песен пела бы лучше молитвы. Ла Вуазен действительно пропела две молитвы, — „Аве Мария“ и молитву Богородице, о которых ее просили, но только в насмешливом тоне. Среда прошла так же, как и вторник: мыслями своими Ла Вуазен далека была от всего святого и ни за что не соглашалась принять к себе духовника. Наконец, в четверг, в день, предшествовавший казни, ей ничего не хотели дать, кроме одного бульона; она за это ругалась, бранилась, ибо боялась, что не будет иметь силы говорить перед лицом своих судей. Из Венсенна Ла Вуазен была отправлена в карете в Париж; она задыхалась от злости и была в волнении; ей предложили позвать священника и исповедаться, но она не согласилась. В пять часов ее связали и она, одетая в белое платье, была посажена в телегу. Это, особенного покроя, белое платье надевалось на тех, кого присуждали к сожжению на костре. Лицо Ла Вуазен было весьма красно, кровь волноваться в ней не переставала, и она снова с презрением оттолкнула от себя священника, не согласившись даже поцеловать Святое Распятие. Госпожи Шон, Сюлли, графиня Суассон и многие другие особы смотрели из дворца Сюлли в то время, когда ее везли. В соборе Парижской Богоматери она никак не соглашалась принести Богу покаяние за свои грехи, и на лобном месте, где ей нужно было выйти из телеги, она всеми силами защищалась, чтобы только в ней остаться. Но ее силой вытащили из телеги и, связанную по рукам и ногам железными оковами, посадили на костер. В то время, когда клали около нее солому, она разражалась гневом и проклятиями; пять или шесть раз она отбрасывала от себя солому; но наконец пламя увеличилось, схватило ее… и она исчезла из виду. Пепел, оставшийся после ее праха, разнесся по воздуху — такова была кончина Ла Вуазен, известной по своим преступлениям и по своему беззаконию».

Кольбер лично принимал участие в расследовании этого дела. Более того, ему удалось, умело загримировавшись, присутствовать на одной из «адских церемоний», где во время приготовления яда в жертву был принесен новорожденный ребенок.

Когда Кольбер по возвращении рассказывал Перро подробности этой страшной церемонии, на которой он, к сожалению, не мог раскрыть себя, Шарль то и дело осенял себя крестным знамением.

— Да, я видел это, — говорил Кольбер. — Один из главных участников этого действа, Рабэль, взят под стражу и уже в Бастилии. Мы арестовали также итальянского аптекаря и отца Даву. Схвачен и его помощник, некий аббат Гибур. Я сообщаю все это вам, Перро, потому что убедился в вашей порядочности. До окончания дела вы должны быть немы как рыба.

Перро поклонился.

— Однако арестованы не все, — продолжал Кольбер. — Господин де Люксембург, например, на свободе; также Франц де Клермон Лодэн, принцесса де Тингри, мадам де Рур, мадам де Булльон, мадам де Суассон…

— Госпожа Олимпиада Манчини?! — вскрикнул Перро и тут же закрыл рот ладонью.

— Да, племянница кардинала Мазарини! — развел руками Кольбер. — Она более тридцати раз приходила к Ла Вуазен, которая, в свою очередь, столько же раз, вероятно, бывала у нее. Намерение графини было захватить в свои руки огромное наследство кардинала Мазарини, а главное, вернуть себе ту власть над королем, которую она когда-то имела…

Шарль опять осенил себя крестным знамением.

— Но и это еще не все имена! — с горечью сказал Кольбер. — Желаете продолжения? Пожалуйста! Мадам Сент-Мартон, маркиза де Шантэнэ, мадам де Полиньяк, герцог Вандомский, герцог Виллериа, мадам Дре, супруга маршала де ла Ферж…

— Неужели все эти господа присутствовали при церемонии изготовления яда?! — воскликнул Перро.

— Да, все они были! И вы понимаете, какой удар я тогда получил? — Резко повернувшись, Кольбер принялся ходить взад и вперед. Он был взволнован. Его морщинистое лицо подергивалось, дрожащей рукой он судорожно сжимал край плаща.