Шарлотта

Они вернулись домой, где их ждал Альберт.

Его ужаснул рассказ о случившемся.

Эта сцена внушила ему физическое отвращение.

Ситуация и впрямь становилась невыносимой;

Кое-кто из друзей собрался покинуть Германию.

Значит, их тоже к этому вынуждают.

Конечно, Паула могла бы петь и в Америке,

Да и Альберт наверняка мог бы найти там работу.

Нет! – сказал он, как отрезал. Это даже не обсуждается.

Наша родина здесь —

Здесь, в Германии.

Нужно быть оптимистом[6] и верить, что ненависть недолговечна.

2

Но в январе тридцать третьего года к власти пришла ненависть.

Паулу лишили права выступать перед публикой.

Альберту также грозила профессиональная смерть:

За медицинскую помощь врачам-евреям уже перестали платить.

У него отобрали лицензию на преподавание,

А ведь он совершил столько важнейших открытий.

Репрессии ширились, всюду сжигали книги.

По вечерам у Саломонов сходились люди —

Артисты, интеллектуалы, врачи.

Кто-то из них по-прежнему верил в скорый конец этого шабаша:

Мол, это всего лишь фатальные следствия кризиса.

Если страна попадает в беду, начинают искать виноватых.

Шарлотта слушала эти споры втоптанных в грязь людей.

Курт Зингер тоже сюда приходил.

Его сместили с поста дирижера Берлинской оперы.

Мужество и обаяние выдвинули его на передний край.

Он пытался наладить хоть какие-то связи с нацистами,

Выступая в защиту изгнанных ими артистов.

Предложил создать культурную ассоциацию немецких евреев.

Партийный босс, принявший его, медлил с ответом.

Он должен бы отказать, но Зингер вызвал его восхищение.

Разговор прерывался долгими паузами,

Тишиной, где возможен любой исход —

Окончательный приговор артистам или их новая жизнь.

Всемогущий нацист был властен все запретить,

Но пока он молчал,

Сверля просителя проницательным взглядом.

Зингер крепился, стараясь не выдать страха, —

Ведь сейчас на кону стояло будущее евреев.

После долгих раздумий нацист взял у Курта петицию

И выдал ему разрешение создать еврейскую ассоциацию.

Курт Зингер рассыпался в благодарностях:

Спасибо, большое спасибо вам, господин…

Артистический мир восторженно славил героя.

В честь этой победы был устроен торжественный вечер.

Как радостно сознавать, что гибель искусства отсрочена!

Актеры, певцы, танцовщики, профессора —

все облегченно вздохнули.

Остаться на сцене, творить для них означало – жить.

Пауле теперь не придется молчать,

Ей разрешили устраивать сольные концерты,

Правда только в еврейском театре и для еврейской публики,

В культурном подобии гетто.

Ассоциация просуществует несколько лет,

Хотя ее будут душить запреты, ограничения, строгий надзор.

А в тридцать восьмом году Зингер уехал к сестре в США.

Именно в это время и разразилась Хрустальная ночь.

Магазины евреев были разграблены, убиты десятки людей.

Сестра умоляла Курта остаться и жить в Америке —

Это его единственный, невероятный шанс.

Так он спасется от смерти, почти неизбежной.

Вдобавок ему обещали должность в тамошнем университете.

Но нет,

Он обязан вернуться на родину

И спасти все, что может быть спасено, – так он сказал.

Курт вернулся в Европу через Роттердам.

Друзья его уговаривали задержаться хоть здесь,

Ведь культурную ассоциацию все равно уже распустили.

Возвращаться в Германию тридцать восьмого – верная гибель.

И Курт, уступив, остался в Голландии.

Снова начал бороться с помощью музыки и искусства,

Повсюду давал концерты,

Но тиски неумолимо сжимались.

Сколько раз он мог бы бежать и спастись,

Однако хотел быть рядом с друзьями,

Служить иллюзорной защитой им всем, таким беззащитным.

Мужество Курта не знало границ.

На фото он выглядит могучим атлетом с пышной шевелюрой.

В сорок втором году его отправили в лагерь Терезин,

Там держали артистов, деятелей культуры и прочих интеллигентов.

Терезин считался образцовым лагерем,

Витриной для делегаций из Красного Креста,

Для посетителей, слепых к тому, что спрятано за витриной.

Для них там ставили спектакли в знак полного благополучия,

А Зингер – тот мог даже играть.

Подняв дирижерскую палочку, он управлял оркестром,

То есть выжившими музыкантами,

Которые в эти недели умолкали один за другим

И умирали, без церемоний.

У Зингера никого не осталось, кроме двух доходяг-скрипачей,

Но он до конца продолжал поддерживать умирающих.

Никто не верил в спасение, кроме него самого.

И вот наступил тот день, когда он погиб от истощения.

Смерть настигла его в январе сорок четвертого года.

Он пал непобежденным.

3

Но пока на дворе еще был тридцать третий.

Шарлотте уже не верилось, что ненависть может утихнуть:

И дело не в бесноватых вождях, а в целой германской нации, —

Страна подчинилась своре безжалостных палачей.

В апреле они объявили бойкот еврейских товаров,

А потом Шарлотта увидела, как громят еврейские лавки.

Толпы погромщиков злобно скандировали:

Все, кто покупает у грязных евреев, – свиньи!

Трудно представить ужас Шарлотты.

Теперь то и дело вводились новые унизительные законы.

У школьников требовали свидетельства о рождении

Не только отца и матери, но также и их родителей.

Некоторые дети вдруг узнали о своих еврейских корнях,

И от них стали шарахаться, точно от зачумленных:

Это дурная кровь!