Шарлотта Джейн Остин

Он начал с большим чувством повествовать ей о море и морском побережье, с воодушевлением процитировал все известные изречения об их величественности, попытавшись описать даже неописуемые эмоции, которые они вызывают у человека чувственного. Ужасающая мощь океана в шторм, сверкающее спокойствие в штиль, его чайки, темные провалы глубин, быстрая смена настроений, его зловещая обманчивость, когда моряки то нежатся на солнце, то гибнут от неожиданно налетевшей бури, — обо всем этом он говорил живо и со знанием дела. В общем-то, все это были трюизмы, но, слетая с губ привлекательного сэра Эдварда, они звучали вполне пристойно, и она уже начала склоняться к мысли о нем как о человеке чувства, как вдруг он озадачил ее тем, что пустился в бесконечное цитирование, причем некоторые его высказывания показались ей путаными и неясными.

— Помните ли вы, — спросил он, — прекрасные строки Скотта о море? О! Какое описание в них содержится! Эти слова всегда приходят мне на ум, когда я гуляю здесь. Человек, который их прочитал и которого они не тронули, должен иметь нервы наемного убийцы! Да хранят меня небеса от встречи с таким человеком!

— Какое описание вы имеете в виду? — поинтересовалась Шарлота. — Я что-то не могу вспомнить ни одного описания моря в стихах Скотта.

— Правда? Да и я сейчас не могу вспомнить в точности, как оно начинается. Но не могли же вы забыть его описание женщины: «О! Женщина в часы нашей свободы». Великолепно! Восхитительно! Даже если бы после этого Скотт не написал больше ни одной строчки, он прославился бы в веках. А вот еще это бесподобное, непревзойденное обращение к родительской привязанности: «Некоторые чувства смертным даны, в них от небес больше, чем от мира» и т. д. Но пока мы с вами остановились на поэзии, что вы думаете, мисс Хейвуд, о строках Бернса, посвященных его Мэри? О! В них столько пафоса, что можно сойти с ума! Если когда-либо и жил человек, способный чувствовать, то это был Бернс. Монтгомери олицетворял собой весь огонь поэзии, Уордсворт ощущал ее душу, Кэмпбелл коснулся крайностей в наших чувственных ощущениях: «Подобно посещениям ангела, которые так редки». Можете ли вы представить себе что-либо более смиренное, более нежное, более возвышенное, чем эти строки? Но что касается Бернса, мне кажется, я сознаю его первенство и превосходство, мисс Хейвуд. Мягкий, элегантный, но податливый и уступчивый. Мужчина, который не может восхищаться женщиной, на мой взгляд, заслуживает презрения. Впрочем, иногда некая вспышка чувств словно бы воспламеняет его, как в тех строках, о которых мы говорили: «О! Женщина в часы нашей свободы». Но Бернс всегда горел. Его душа представляла собой алтарь, на котором восседала обожаемая и лелеемая им женщина, его дух воистину воскурял бессмертный фимиам в ее честь.

— Я с восхищением прочитала несколько поэм Бернса, — сказала Шарлотта, когда у нее появилась возможность вставить слово, — но я недостаточно поэтична, чтобы полностью отделять поэзию мужчины от его характера. Кроме того, неорганизованность и поведение бедного Бернса в значительной мере ослабили то удовольствие, которое я получила от его стихов. Мне трудно поверить в правдивость его чувств как возлюбленного. У меня нет веры и в искренность его привязанности как мужчины. Он чувствовал и написал, а потом забыл.

— О! Нет, нет! — в волнении вскричал сэр Эдвард. — Он был сама искренность и правда! Гений и слабости Бернса могли привести его к некоторым безрассудствам. Но кто совершенен? Посредственный ум склонен ожидать от души возвышенного гения преувеличенного критицизма или псевдофилософствования. Всплеск сверкающего таланта, порождаемого страстными чувствами, вероятно, несовместим с некоторыми правилами хорошего тона, принятого в обычной жизни. Ни вы, прекрасная мисс Хейвуд, — заявил он с видом глубокого сочувствия, — ни любая другая женщина не могут выступать справедливым судией того, что движет мужчиной и заставляет его говорить, писать или делать, на что могут подвигнуть его блистательные порывы неукротимого духа.

Все это было просто прекрасно, но, если Шарлотта разбиралась хоть в чем-нибудь, высокой моралью здесь и не пахло. Тем не менее, будучи несомненно польщена его крайне необычной манерой говорить комплименты, она рассудительно ответила:

— Я действительно ничего не знаю об этом. Какой очаровательный день! Ветер, я полагаю, дует с юга.

— Счастливый, счастливый ветер, он занимает мысли мисс Хейвуд!