Шарлотта. Последняя любовь Генриха IV

В коридоре послышались тяжелые шаги… она покраснела, потом побледнела…

За нею в тени стоял диван. Она побежала к нему и легла на подушки.

Потом, приметив, что один конец дивана ярко освещен канделябрами, горевшими на камине, она быстро переменила положение и легла так, что свет падал на ее щеки.

Она улыбнулась, закрыла глаза, притворилась спящей и ждала.

Дверь отворилась. Комната наполнилась лаем. Новобрачная вскрикнула от испуга.

– Ах! Вот где вы! – сказал среди шума голос принца Конде. – Я вас не приметил… Молчи, Пирам! Молчи, Тисба!

– Это ваши собаки?

– Конечно. Большая – Пирам, другая – Тисба. С ними никто не сравнится в умении поднимать дичь…

– Выгоните их, они меня пугают!

– Пугают? Полноте! Это предобрейшие животные. Вы полюбите их так же, как и я.

– Как! Это вы привели их сюда?

– Конечно.

– Ведь вы охотиться здесь не будете?

– Нет, но эти бедные собаки привыкли ночевать у меня.

– Однако мне кажется, что сегодня у…

– О, они вам не помешают! Вы увидите, как они спокойны. Ложись, Пирам, ложись, Тисба!

Обе собаки прыгнули на диван и разлеглись. Принцесса вскочила и села на кресло с гримасой негодования. Принц ходил взад и вперед, насвистывая охотничью арию.

Наконец, после десятиминутного молчания, сел верхом на высокий стул, кашлянул несколько раз, встал, снова два раза прошелся по комнате, опять сел на стул верхом, опять прокашлялся и решился наконец заговорить.

– Любите вы охоту?

Молодая женщина посмотрела на него с глубоким изумлением.

– Люблю ли я охоту!.. Нет, я охоты не люблю, – ответила она очень сухо.

– Это жаль!

– А, вы находите?

– Да, потому что я ее обожаю, и мы могли бы вместе… Тише, Пирам! Итак, решительно вы не любите охоты?

– Я уже вам сказала.

– Вы полюбите.

– Не думаю.

– Вы увидите.

Принцесса не отвечала, а принц принялся свистеть с видом глубокого равнодушия.

Издали все слышались деревенский оркестр и голоса танцующих, кричавшие:

– Да здравствует коннетабль! Да здравствуют новобрачные!

Принцесса решилась наконец прервать молчание:

– Вы слышите крики этих добрых людей? Они веселятся.

– Они очень счастливы.

– Как вы говорите это! Вам так скучно возле меня.

– Разве я это сказал?

– Нет. Но я думала, слыша вас… видя…

– Не могу вам сказать, что вся эта церемония показалась мне весела и что я не был бы довольнее прогулкой по лесу. Я даже целый день был разлучен с этими бедными собаками.

– Вы очень их любите. Вы постоянно занимаетесь ими.

– Это мои единственные друзья.

– Но знаете ли, что я могу к ним ревновать?

– Ревновать к моим собакам?

– Вы сохраняете для них всю вашу любезность.

– О, вы должны были уже видеть, что я вовсе не любезен.

– Не могу скрыть, что я приметила это.

– Что же делать? Я не понимаю изящного обращения. У меня ведь нет наклонности к этому.

– Я уверена, что вы клевещете на себя. Вы составляете себе очень дурную репутацию. Меня ведь хотели уверить, что вы ненавидите женщин.

– А, вам сказали это?

– Да… Тогда я заступилась за вас; я сказала, что это неправда.

Она остановилась, жеманясь, как бы поощряя принца продолжать ее фразу. Но он не тронулся с места и, кончив начатую охотничью арию, спокойно отвечал:

– Я не имею к ним ненависти…

– Вы оказываете им большую честь. А можно узнать, вы уважаете их?

– Но… это довольно трудно решить. Я к ним равнодушен…

– Это довольно лестно для меня.

– О! Я говорил не о всех.

Принцесса сделала движение к нему, но он не приметил; он уже отвернулся и ласкал Пирама, сдерживая зевоту.

Это положение становилось тягостным; надо было выйти из него во что бы то ни стало, но каким образом? Юная девушка уже три месяца употребляла все свое кокетство, чтобы добиться от жениха взгляда, слова, чего-нибудь, что могло бы показать ей, что она любима.

Эта угрюмая физиономия пугала ее. Она часто жалобно вздыхала при воспоминании о блестящем Бассомпьере, которого ей сначала приказали любить, а потом забыть, при воспоминании о старом короле, сильный восторг которого не укрылся от нее и который, несмотря на свою седую бороду, умел еще любить.

Ее утешили, ей возвратили надежду, и герцогиня Ангулемская сказала ей с таинственным видом:

– Подождите свадьбы.

Теперь она была обвенчана. Решительный час наступил; ее волнение и инстинкт говорили ей, что если любовь не пробудится в эту минуту, то не пробудится никогда.

Она призвала на помощь все свое мужество и, вооружившись самой обольстительной улыбкой, пошла к дивану, на котором сидел ее муж, как бы желая сесть возле него.

– Осторожнее, – сказал он, – не подходите так близко, вы разбудите Пирама.

– Все эта собака! Вы, стало быть, очень любите ее?

– Я уже вам говорил, я очень люблю ее.

– Кажется, больше вашей жены!

Принц вытаращил глаза.

– С чего вы взяли? Почему вы думаете это?

– Мы обвенчаны уже целый день, а вы еще не сказали мне ни слова.

– Извините, мне кажется, еще до бала…

– Несколько слов… Вы называете это разговаривать?

– А теперь вечером, здесь?

– Вы мне говорили о собаках, об охоте.

– Так вы не любите охоту? А меня больше ничего не интересует.

Принцесса, в свою очередь, раскрыла широко глаза. Вид у нее был такой испуганный, что принц Конде поспешил извиниться.