Шарманщик с улицы Архимеда

Линии и точки у Ранфта живут собственной, часто «растительной» жизнью – они не только служат форме, но и имеют свое индивидуальное содержание. Органичные формы строятся внутри линейных оболочек, образуя затейливые текстуры. Главный, свернутый в дугу центральный образ – напоминает эмбрион. Этот графический головастик разделен на мини-ландшафты: леса, поля, куклы, ножка кузнечика. Правее – голова мышки. Левее – гримаса клоуна. Главное свойство его форм – их «потенциальность», «инфантильность». Этим формам не хочется превращаться в существа или в сущности – это уничтожит их эстетическую невинность, разрушит субтильную красоту небытия. Ранфт не хочет рождаться, его духовное тело состоит из линий, которые он не хочет превращать в кровеносные сосуды. Его судьба – жить чудесной абстрактной жизнью не родившегося ребенка.

Гравюры Ранфта удивительно бесконфликтны, не драматичны. На Рождении ландшафта нет муки, связанной с рождением, нет тектонических катастроф, нет извержений вулканов, разрывов земной коры и прочего. Биоморфные ландшафты Ранфта почкуются. Ранфт не умирает на собственной картине и не рождается на ней. На его прериях не рождаются и не умирают, не охотятся и не воюют. Графический лист Ранфта это не «сад 20-го столетия», как ему бы хотелось, а скорее доэдемский сад. Графический проект сада, восхитительный проект, отвергнутый хозяином.

Говорят, что от рождения слепые люди видят абстрактные сны. Что-то подобное видел и не родившийся ребенок, атакуемый гормонами ужаса в крови матери. Не только ужаса, но и страстной надежды. Надежды на мир и гармонию – госпожа Ранфт принадлежала к антропософским кругам.

Отец Ранфта пропал без вести.

Маленький Ранфт ждал отца. Ждал всю жизнь и может быть ждет до сих пор, бессознательно веря во встречу – хотя он и не верит в жизнь после смерти. Одно дело артикулировать свои жизненные принципы для художественного каталога, совсем другое – скрывая это от всех, даже от самого себя – бороться с подступающим со всех сторон небытием, противостоять старости и смерти, не имея никаких надежд на внешнюю помощь. Я думаю, что Ранфт не только ждал отца, но и искал его. И не только в реальности (где эту роль отчасти принял на себя пастор его церкви Фосс), но и в метафизическом многообразии небытия – на графических полях своих гравюр. Поиск того, что не существует в реальности, но существует, например, в душе – важнейшая мотивация абстрактного искусства.

И если не искал, то, по крайней мере, заклинал, как это делают шаманы, спускающиеся в царство мертвых. Он спускался не в царство мертвых, а в кладовую архетипов. Заклинал своими загадочными, не всегда ясными и для него самого формами. Замораживал свои работы в стадии абстракции – чтобы не принуждать себя увидеть реальность. Отец не появился. Ранфт жаловался, что всю жизнь жил в окружении женщин – две сестры, три жены, три дочери, мать, бабушка, тещи… Линии Ранфта – женские линии, линии-веточки, линии-травинки.

Внутреннее многообразие работ Ранфта таково, что «смотреть» на его гравюру надо долго, как фильм, периодически меняя центры концентрации. Переносясь с ландшафта на ландшафт, входить в различные формы и структуры – и – становиться формой с гравюры, становиться ландшафтом, структурой, линией…

Искусство Ранфта уникально, и, к сожалению, неповторимо – только тоталитарное общество способно спровоцировать художника на такую концентрацию, на такую серьезность. Многие его коллеги играют в искусство, играют в жизнь. Может быть поэтому искусство Ранфта не получило пока достойного признания.

Две структуры

Русский художник Михаил Шварцман жил в Москве. Немецкий график Томас Ранфт живет в Саксонии, недалеко от Хемница.

В конце семидесятых, начале восьмидесятых годов прошлого века и Шварцман и Ранфт не принадлежали к художественному официозу своих, тогда еще коммунистических стран. И, хотя Шварцман работал один, не выносил никакой, ни хорошей, ни плохой, стаи, а социально активный Ранфт был одним из основателей хемницовской художественной группы «Клара Мош» – оба художника стоят особняком, оба исключения из правила. Шварцман, хотя и работал «в абстрактной манере», следовал традиции восточной иконы, а Ранфт использовал и развивал в своей малоформатной графике образные структуры Босха и Брейгеля.

Оба художника – мистики. Шварцман это подчеркивал, пестовал, вел себя и разговаривал как усталый жрец, посвященный высокого ранга. Что не мешало ему быть в высшей степени естественным и остроумным. Воспитанный матерью-антропософкой, Ранфт разыгрывает артиста, озабоченного текущими делами. А сам мечтает стать архитектором нового Гётеанума…

Обоих художников можно назвать гениями, достигшими в своих сравнительно узких областях максимально возможных результатов.