Шарманщик с улицы Архимеда

Так создается не целая картина, а только один «центр концентрации» на ней. Их на одном листе может быть довольно много (на Рождении ландшафта Ранфта – как минимум восемь). Результатом подобного рисования является композиция образов, выросшая как колония грибов из грибницы – клетка за клеткой, слой за слоем. «Сложные» образы Ранфта потому и кажутся таковыми, что они на самом деле не образы, а протоколы развития элементарных прообразов – линии, круга, треугольника… Так итальянские футуристы показывали движение ног человека при ходьбе, накладывая изображения-фазы друг на друга.

Ранфт развивает рисунок, наращивает композицию. Дает форме прорастать сквозь саму себя, прирастать к другим формам, развиваться, развертываться и в конце концов образовывать линейные конгломераты, своего рода «ландшафты».

«Форма» у Ранфта не рождается, а развивается, развертывается как кольчатый червь, распространяется как плесень – поэтому художник в разговоре со мной не смог назвать самую характерную для него форму. Ее на самом деле не существует: сегодня кольчатый червь лег так, а завтра – по-другому. Сегодня графическая плесень распространилась от середины по спирали, а завтра возникнет в другом месте и в виде осьминога.

Процессы образования ландшафта в природе, хоть и не происходят (как в случае работы художника над графическим листом) под управлением центрального разума – все-таки удивительно схожи с работой Ранфта. Если бы ландшафты земли не создавались бы под действием силы тяжести и материалом их служили бы графические элементы, а глины и камни, то земная поверхность представляла бы собой нечто напоминающее графику Ранфта.

Перечислим некоторые графические конгломераты на листе Ранфта:

Слева внизу – треугольник, в середине стороны которого происходит «прорыв границы».

Справа внизу – горный многоуровневый ландшафт с различными формами, внутренними ландшафтами, растениями и фантастическими архитектурными постройками. Он похож на человека (слева – борода, справа – волосы, высшая точка – кончик носа) с длинной шеей, широко разинувшего в отчаянном крике рот.

Наверху в середине – «Солнце», круглая пустота с волосами и несколько строчек текста.

В середине листа – фантастический «эмбрион» с двумя «головами». Я не буду его описывать – слишком сложную структуру имеет эта биоморфная композиция. Подчеркну еще раз – эта «сложность» произошла от роста, слияния и наслаивания простых образов; это сложность блохи, разглядываемой в микроскоп.

Остальные центры читатель легко обнаружит и исследует сам.

Описанные мной упрощенно процессы рисования и восприятия кажутся сложным из-за чисто языковых сложностей их описания. На самом деле художник рисует, а зритель воспринимает – по-детски естественно, не утруждая себя терминологией.

Любая зрелая работа художника есть не только карта его творческих преференций, но и зеркало его психики, его судьбы. Это объясняется самим процессом создания абстрактной картины – послойным погружением в свою память, в самого себя и одновременным и тоже послойным выходом из себя, сбрасыванием засохшей кожи. Процессом, при котором создаваемая картина формируется образами и ситуациями памяти и при этом постоянно воздействует на сознание, до известной степени даже становится им. То есть художник, его память, его судьба становятся его собственной картиной. Рождение ландшафта – тоже своеобразный метафизический автопортрет художника. Своеобразный отпечаток его «руки», по которому цыганка смогла бы прочесть прошлое художника и угадать его будущее.

Линия его судьбы – круг. Метафизический образ – эмбрион. Мистические двойники – солнце, гора, мышь…

Главные события своего века Ранфт пережил, лежа в животе матери, – не родившись. Это обстоятельство определило не только его детскую судьбу, но и мистическую судьбу его творчества. Мастер Ранфт не может или не хочет рождаться, метафизически он живет жизнью эмбриона, жизнью до жизни. Его хорошо темперированные формы всегда остаются линейным планом, картой, никогда не становятся «существом». У них нет хребта.

Абстракция – всегда проект. Проект может быть прекрасным. При попытках его воплотить начинаются настоящие трудности. Кровь не течет по линиям.

Год 1944. Отец Ранфта воюет на восточном фронте. Жить ему осталось не более года. Беременная мать с двумя маленькими дочками пытается выжить в Берлине. Если бы она не послушалась тюрингских родственников и осталась бы в городе – то родившийся в январе 1945-го года Ранфт вряд ли пережил бы штурм и оккупацию.

Все страхи и заботы не родившийся ребенок получал вместе с кровью матери в виде бесформенных образов, странных и страшных, оседающих в подсознании. Он жил страхами матери не имея возможности увидеть, ощутить, осознать – он мог только пассивно разделить с ней ее судьбу. Единственное, что не родившийся ребенок может противопоставить войне и смерти – это надежда на то, что его защитит мамин живот. Несмотря на необычную силу фантазии композиции Ранфта поражены какой-то инфантильной слабостью.