Шаровая молния (СИ)

— Много вы все понимаете в искусстве, — пьяно икнул уязвлённый поэт и сразу же начал читать новый шедевр:

Выпиваем с друзьями за раз.

Ты мой друг, не молчи, а погромче кричи,

Каждый третий вокруг — пидорас.

Турки, негры, малайцы, даже злые китайцы,

В мире много различнейших рас.

Но беда приключилась, как же так вдруг случилось,

Каждый третий вокруг — пидорас.

Ветер мчит вокруг света, тяжела жизнь поэта,

Водка, бабы и драный матрас.

Погружаюсь как в тину, пью, блюю как скотина,

Даже хрен мой встаёт через раз.

Но зато, милый друг, всем известно вокруг,

Что алкаш я, а не пидорас.

— Не слышу оваций, — пьяно уставился он на девушек.

— Опять тебя Мишаня, на какое-то дерьмо потянуло. Одна пошлятина на уме, — недовольно скривилась Валерия. — Поэт из тебя, как из говна пуля.

— Сама ты, сучка, — пьяно рыгнул Миша. — Все великие поэты такое писали. Вот, например, Серёжа Есенин, — и закатив глаза, он продекламировал:

'Я иду по росе, Я в ней ноги мочу,

Я такой же, как все — Я сношаться хочу.

Не ходи по росе — Ноги в ней не мочи,

Заходи за кусты и спокойно дрочи' ©

— Ну, у Есенина и другие стихи были. А это так. Шутка гения, — возразила Даша.

— Да что бы ты понимала, — фыркнул Миша. — Сами то вы двух строк связать не можете.

— Да уж такие стишки у нас на улицах каждый малолетний пацан сочинить может, — фыркнула Даша.

— Да?! — возмутился Миша. — Ну, сочини тогда хоть пару строк. А мы послушаем.

— Легко, — откликнулась Даша. И с места, в карьер, продекламировала:

'Уронили Мишку на пол,

Оторвали Мишке лапу,

Чтоб он девушек не лапал.

С корнем вырвали язык,

Наступили на кадык.

Откусили ему пальцы,

С ходу врезали по яйцам.

Потому что Мишка очень,

Сексуально озабочен.

Вот такой вот шалунишка,

Был. Да помер, этот Мишка' ©

За столом воцарилось тяжёлое молчание, а потом послышались тихие всхлипывания. Все с удивлением заметили, что Миша горько плачет и по его толстым щекам скатываются крупные слезинки.

— Ты чего, Мишаня? — удивился Арнольд.

— Мишку жалко, — пробормотал Миша. — И себя. Я толстый. Меня девушки не любят.

— Миш. Ну ты же талантливый. Просто зачем ты всякую пошлятину пишешь. Есть ведь наверняка у тебя нормальные стихи. Вот и почитай их. — посоветовала Марина.

— Вы правда хотите услышать? — вдруг застеснялся Миша.

— Правда-правда, — подыграла подруге Даша.

Миша закрыл глаза и немного посидел, сосредотачиваясь. А потом выдал:

Памяти Владимира Высоцкого

Он не терпел, когда вот так — нытьё.

Когда лоснятся глянцем фотографий,

И выдают чужое, за своё.

Когда трусливо проклинают в спину,

И отрекаются от песен, что поют.

Когда казнят и мучают невинных,

Или, когда, любимых предают.

Ещё он не терпел, когда крестятся,

Те, кто предал распятого Христа.

Когда друзей опальных сторонятся,

И предают за хлебные места.

И бьют кнутом, по согнутой спине,

Или змеино выпускают жало.

Не мог, когда с усмешкой о войне,

При нём. И чтобы, сердце жало.

Ещё. Когда безвременно пути,

Кончаются могильными крестами.

Утрите слёзы. Он их нам бы не простил.

Он не одобрил бы. Но он уже не с нами.

После того как Миша закончил, за столом воцарилась мёртвая тишина.

— Ми-и-и-ш? Это правда ты написал? — недоверчиво поинтересовалась Валерия.

Миша сидел, скромно потупив взгляд.

— Да у тебя брат и вправду талант, — протянул Аркаша. — Как говорил товарищ Сталин: «Эта штука, пожалуй, покруче „Фауста“ Гёте будет».

— Мишаня, а почему ты, правда, свои хорошие стихи не читаешь? — поинтересовался Арнольд.

— Да кому это надо, в наше время, — махнул рукой Миша. — Девчонки, как на дебила смотрят. Ботаник. Шизик. Им подавай вон мордоворота, как Пётр или такого красавчика, как ты. А мне что остаётся? Только хохмить, на грани фола. Типа:

Размахивал куём.

Мы славно поработали,

И славно отдохнём.

Девчонки фыркнули от смеха.

— Да нет, Мишка. Ты не прав. Надо просто чередовать хохмы с серьёзными, классными вещами. Будь проще и к тебе потянутся, — посоветовал Арнольд.

Все так увлекались происходящим за столом, что не заметили, как обстановка в зале ресторана накалилась и начались ожидаемые Петей неприятности.

Девушки, которые пришли с Дашей, пользовались большим вниманием. Местные сутенёры скрипели зубами от злости. К девушкам раз за разом подкатывали гонцы от шумных компаний, кавказцев, торгашей и каких-то приблатнённых фраеров. Но они всем отказывали. У них была другая система работы. Им нужны были солидные одинокие мужчины, способные оплатить ночь по самой высшей таксе. В результате всякая шваль была вынуждена идти по привычному пути и заказывать девиц у местных сутенёров.

Но постепенно находились знающие люди, которым нужны были именно такие спутницы. Красивые, скромные и не склонные привлекать внимание к кавалерам, пользующихся их услугами. Как говаривал товарищ Бендер, раз в стране ходят денежные знаки, то должны быть люди, у которых их много. Оба кавалера, которые увели подопечных Даши, были одного типа, пожилые хорошо одетые живчики лет за пятьдесят и по странному совпадению, оба евреи. Что характеризовало эту любвеобильную нацию с самой лучшей стороны.