Шашки наголо! Воспоминание кавалериста

Проверял бойцов на вшивость, организовывал бани, дезинфицировал обмундирование. Героических подвигов не совершал, но службу свою нес исправно и пользовался, как говорится, заслуженным авторитетом среди батарейцев. Почти за каждую боевую операцию нашего корпуса награждался медалью ЗБЗ («За боевые заслуги»). А так как операций было много, то и медалей этих у него была полная грудь. К ним нужно добавить еще медаль «За оборону Сталинграда». Он их берег. Начищал и надевал по праздникам. Однажды я был свидетелем его разговора с молодым бойцом из нового пополнения. Боец жаловался на головную боль. Силютин взял его руку, пощупал пульс и изрек:

— Пульс 65. Здоров, как молодой олень! Пошто в шинели?

— Голова болит и знобит.

— А шинель–то новая, пехотинская. Где выдали? В запасном полку? Как же ты в этой шинели на коня сядешь? Сделай разрез по самый пояс и будь кавалеристом. Как орел, а не как курица на яйцах. Ну, так что у тебя?

— Я же сказал. Голова болит и знобит.

— Голова болит, заднице легче! Задница не болит? Холку коню не стер?

— Нет, и задница не болит, и холку коню не стер. Голова болит.

— Ну, вот и молодец. Видно, хорошо учился. А задница — это главное у конника, так же, как у пехоты ноги. А головная боль бойцу не помеха. Я дам тебе пилюльку, боль как рукой снимет. А вот если задница заболит у конника, дело дрянь. Тогда прощай, кавалерия! Читал книжку «Всадник без головы»? Так там все его боялись и без головы. А ты говоришь, голова болит. Получай еще одну таблетку и иди к своему командиру орудия и доложи, что ты здоров. До свидания! Кругом! Марш!

Заметив меня, Силютин вздохнул и сказал:

— Трудно при выкать сынкам к нашей службе. Еще молодые. А что поделаешь. Война. Через два, три боя забудут свои болячки.

И добавил:

— Если будут живы. С танками шутки плохи! Хозяйка дома, где мы стояли, заговорила о том, что мы скоро уедем. Незаметно пробежали майские и июньские деньки 1944 года в районе Пушкинских Гор на реке Великой (2–й Прибалтийский фронт). Все предвещало скорую переброску нас поближе к линии фронта. Не знали мы еще тогда, что наш корпус снова перебросят в Белоруссию, под Витебск … Как и откуда бабы первыми узнавали секретные сведения о передислокации полка, было для меня загадкой, так как этими сведениями заранее не располагал даже штаб полка. И действительно, через два дня полк поднят сигналом «Седловка!». Через час полк выступил в походной колонне. Двигались всю ночь, а утром нас погрузили в железнодорожный эшелон и повезли на юг. В поезде было хорошо и уютно. Отдыхали и люди, и кони. Хорошо было путешествовать под стук колес, когда весь твой взвод на месте, в соседних вагонах и кони, и пушки, и брички с ящиками снарядов. На коротких остановках, на полустанках или прямо в поле бойцы с удовольствием разминали ноги, выскакивая из вагонов за фуражом, сеном, скошенной травой, водой или продуктами для питания. Единственное беспокойство за то, чтобы никто не отстал от эшелона.

Под вечер эшелон остановился в открытом поле, и поступила команда: «Выгружаться!»

Мы опять на марше. Временно сосредоточились в лесу. Могучие деревья, кроны которых уходят высоко вверх, внизу только гладкие, как колонны, стволы деревьев. Лучи солнца почти не пробивались сквозь кроны деревьев, на земле не росла трава, и было просторно, как в колонном зале сказочного дворца. Лучшего места для маскировки большого скопления войск с воздуха трудно было бы отыскать … Здесь, кроме нас, были сосредоточены и разные пехотные части, и фронтовые тылы.

На импровизированной сцене (на открытом кузове автомашины) по соседству с нами выступали артисты. Здесь я впервые услышал вальс «В лесу прифронтовом», и, поскольку обстановка соответствовала этому вальсу, впечатление от его исполнения было огромное. Затем мы опять двигались вдоль фронта, теперь уже на северо–запад. И вот мы в новом районе сосредоточения. Это березовое мелколесье со множеством веселых полянок. Погода по–летнему солнечная. Но нам никуда не разрешается выезжать и выходить. Требуется тщательная маскировка. При выезде из расположения части по срочным делам службы личному составу меняли погоны на общевойсковые и снимали шпоры, а с транспортных средств убирали опознавательные знаки частей (в то время лошадиная голова с номером дивизии).