Шашки наголо! Воспоминание кавалериста

И вот ранним утром запела труба горниста. Мелодичный, протяжный, требовательный сигнал «Седловки». Он то возрастал, то затихал. Горнист объезжал подразделения полка. Все пришло в движение. Настал день отъезда. На прощание хозяйка передала мне в дорогу «подорожники» — мешочек с выпеченными пышечками. Обняла и проводила меня, как сына. С Зосей мы расцеловались уже в сенях, на глазах у нее были слезы. Подруга ее, моя кохана, прибежала запыхавшаяся тогда, когда я был уже в седле. Сунула мне в руку конвертик с фотокарточкой и тоже прослезилась. Провожать нас высыпало на улицу все местное население. Вдали молодые парни, призывники Войска Польского, пели песню:

Еще польска не сгинела поки мы жиемы,
Еще водка не скваснела поки мы жиемы.
Марш! Марш! Домбровский, все мы влоды да польски.
За твоим пшеводем, звончимся с нородом.
Пшейде Висла, пшейде Варта. Бенде поляками!

Провожающие махали нам руками, желали скорой победы. Желали вернуться домой живыми и здоровыми! День был морозный и безоблачный. Под колесами бричек приятно поскрипывал искрящийся на солнце снег. Мы были готовы к новым боям. Я подал команду:

— Черкащенко! Запевай!

И полилась старинная казачья песня:

Ой на горе, ой на горе, тай жинцы жнуть,
Ой на горе, ой на горе, тай жинцы жнуть.
А по пид горою, яром зеленою казаки ийдуть.
Припев
И ей, далиною, гей. Казаки ийдуть.
По пе, по переду, Дорошенько.
Виде свое вийско, вийско запорижско. Хорошенько.
Припев
И ей далиною, гей. Хорошенько.
А по зади, а по зади Сагойдачный.
Что проминял жинку на тютюнь, та люльку, неубачный.
А мне, а мне с жинкой не возиться.
А тютюнь та люлька казаку в дорозе пригодится.
Припев
И ей, далиною, гей пригодится!

Взвод молодецким, дружным хором подхватывал припев и последние слова куплетов.

Еще один ночной марш, короткий отдых еще в одном польском местечке. Оставив сержантов заниматься с лошадьми, я вошел в дом и по приглашению хозяйки, сняв шинель, прилег отдохнуть на кровать и сразу уснул. Проснулся я от назойливой мухи, которая ползала по моему лицу. Не открывая глаз, я пытался отогнать ее, но ничего не получалось. Открыв глаза, я увидел, что это не муха, а возле меня сидит молодая, симпатичная паненка и водит сухой травинкой по моему лицу. Схватив ее за руку, я прижал ее к себе, но она, как ящерица, выскользнула из моих рук и убежала. Я повернулся на другой бок и снова уснул. Но поспать не пришлось. Паненка, а это была дочь хозяйки, вернулась и опять принялась за свое. Но тут я уж схватил ее и не выпускал. Она стала молить меня, что больше не будет и, чтобы я не сердился, она мне погадает. Взяв мою руку, она начала гадать по моей ладони. Я сказал, что гаданиям не верю. Но она настаивала на своем и заявила, что скажет чистую правду … «Тогда скажи мне: останусь ли я жив в этой войне?» На полном серьезе, всматриваясь в линии на моей ладони, она изрекла: пан лейтенант останется жив, но будет еще несколько раз ранен! Это было в январе 1945 года. В последующих боях я был два раза ранен, в Восточной Пруссии и в Германии. Предсказание ее сбылось.

ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ. РАНЕНИЕ И ГОСПИТАЛЬ