Шатровы (Книга 1)

Когда огромным стальным жезлом прошибали лётку огнеупорной глины в домне, клокочущей адским варевом чугуна, и расплавленный чугун вдруг вырывался оттуда струею неимоверной толщи, и струя эта, слепящая глаз, раскаленная до белизны молока, разбрасывающая огромные бенгальские искры, кидалась, растекалась по земляным протокам и желобкам, заполняя земляные опоки, а полуголые, в черном, лоснящемся поту, изможденные, жилистые люди, вместо того чтобы спасаться от нестерпимого, обжигающего легкие угарного жара, напротив, начинали спокойно железными лопатами направлять куда-то страшные потоки этой огнепышущей лавы, - тогда у Константина сами собою смыкались веки. Он с ужасом подумал: "И все, и все это вынужден выносить человек за какой-то рублишко в день - выносить одиннадцать часов в сутки!.. Так вот она, проклятая эта "прибавочная стоимость", во всей своей страшной наготе!"

На заводе господина Башкина, в этом именно цехе, бытовала особая болезнь: высыхал глаз, сохло от непереносимого жару глазное яблоко. И человек слепнул...

Вот когда, во всей своей ужасающей правде, вспомнились Константину слова кедровских листовок: "Кровью и смертным потом своих рабочих утучняется капиталист-эксплуататор, и нечего искать от него защиты у начальства да у царя: вся свора - заодно!.."

- А ты чего глаза зажмурил, Константин?! Видишь, что старший брат идет, и хочешь вид показать, что не видишь?!

Так, врасплох, захватил Костю в литейном цехе однажды старший Кондратьич. Ответа не получил и, ругнувшись, пробежал дальше.

...И вот оказалось, что ради святого дела партии, ради народа надо пойти на все, надо преодолеть свое омерзение, первому навестить Семена, войти к нему в доверие.

Константин и тонко и скоро выполнил поручение Кедрова, и теперь уже никаких сомнений не оставалось, что Семен Ермаков - доносчик-"стукач" заводской администрации, а сверх того и сотрудник охранки.

Доверие его к младшему, пришедшему с "покаянкой" брату простерлось до такой степени, что однажды, под хмельком и за чаркою, Семен предложил и Косте перейти на завод Башкина, совмещая явную должность с такою же, как его, Семена, и заверил брата, что даст ему рекомендацию и в охранное отделение:

- На первое время сотнягу добавочных я тебе гарантирую. Да еще наградные. Ну, это уж смотря по удаче и по заслуге. А ты у нас парень башковитый!..

Костя слушал, не перебивая. И тогда, посчитав молчание за согласие, Кондратьич открылся перед ним в тайном и хищном вожделении:

- Жерлицу, жерлицу хочу, брательник, поставить на самого главного. Чуешь? А о насадке, о наживке... ну, о приманке, попросту сказать, - об этом давай, брата, вместе помозгуем!..

Налегши пьяными объятиями на плечи младшего брата, "старшак" и тормошил его, и хрипло, глотая слюнки, бормотал ему на ухо:

- Да ты вникни, Костя, ты вникни: если мы его выследим да изловим, ну тогда ротмистр мой... ш-ш!.. фамилию его я даже тебе, брату родному, не имею права сказать... если, говорю, главного изловим, то ротмистр сказал, что прямо озолотит: требуй, что хочешь!.. Чуешь?!

Когда бы знал он, Кондратьич, с каким напряжением трудно скрываемой брезгливости сносит его слова младший; когда бы знал он, что за этого "главного" младший, не колеблясь, отдаст всю юную кровь свою - каплю за каплей!..

Он скоро стал одним из надежнейших связных и разведчиков партии. Под руководством самого Кедрова прошел он многосложную, напряженно-изнурительную технологию подпольной работы. Овладел искусством быстрой шифровки и расшифровки. Научился брать на память, без всяких записей, множество лиц, фамилий, адресов, кличек. Видеть - не гладя. Слышать - не слушая. Запоминать, схватывать сразу впервые увиденную обстановку и всех наличных людей - словно бы мгновенным снимком!

Удивляясь и радуясь, Кедров находил его природно способным к работе профессионального революционера.

Правда, многое дала Константину его служба на большой мельнице, его непрерывное, изо дня в день общение с народом - с помольцами из разных деревень, с помочанами на плотинных работах. Тут всех надо было знать по именам и лицам. В народе любили это. Иначе - обида.

Кстати сказать, Кедров решительно запретил Косте уходить от Шатрова.

- Но, Матвей Матвеич, мне теперь слишком даже тяжело служить у них. Нету у меня к нему, Арсению Тихоновичу, прежнего отношения. Мутит меня, когда я вижу, как мужичок-помолец шапчонку перед ним сдергивает, а он, в своей панаме соломенной, чуточку-чуточку только кивнет ему: "Ну, ну, что тебе?" - "Арсений Тихонович, я - до вашей милости!"

Нет, разрешения на уход не было! Еще раз напомнил он Косте, что своим каждодневным, нескончаемым коловращением народа, из множества волостей, и днем и ночью, шатровские мельницы, особенно - главная, представляют собою бесподобные, незаменимые очаги большевистской работы в массах.

И Константин смирился. Значит, так надо! А это - т а к н а д о, и в особенности прозвучавшее из уст Кедрова, стало теперь для Кости святым и непререкаемым законом.