Шатровы (Книга 1)

Солдат покачал головой и как можно беззаботнее ответил:

- Что вы, Матвей Матвеич! Все в наилучшем виде. Хоть сейчас - на круг: станцую! Не верите? Не верите? Ну, ей-богу же, ничево-ничевошеньки!

Но Кедров и впрямь не поверил его бодрению:

- А чего ж ты поморщился? Знаю ведь я тебя: через силу, а терпишь! Этим, Егор Иваныч, шутить нельзя. Натер, наверно... - Он хотел сказать: культю, и - запнулся; жестокой и уничижающей человека показалась ему вдруг грубая голизна этого слова. - Натер, наверно, ну и вот воспаление! Нет-нет, и не возражай! Давай полежи-ка ты дома денька два-три: дай отдых, а я доктора к тебе попрошу зайти. Ты знаешь его: Шатров - доктор, Никита Арсеньевич.

Егор и руками замахал:

- Ну, что вы, Матвей Матвеич! Божиться заставляете! А что поморщился я - так это я кожу ущемил ненароком. Ну, сами подумайте: стану ли я в таком деле так безголово поступать?! Нога ногой, а ведь я-то должен понимать, что завались я в постелю, захворай - тогда и п о л е в а я п о ч т а моя вышла из строя! Какой-никакой, а делу - ущерб!

И, ясными, лучащимися глазами глянув на Кедрова, пояснил:

- Я свою деревягу так и называю про себя: полевая почта. Утром, как проснусь, протягиваю за ей руку - прицеплять, а сам шепотком над ней приговариваю: "А ну-ка, полевая моя почта, иди-ка ты, мол, сюда, становись на свое место: за работу пора приниматься - времена не ждут!.." Нет, Матвей Матвеич, ты, дорогой мой, об этом не беспокойся. Сам себе дивлюсь: а словно бы я о деревяшке своей больше забочусь, чем о той... ну, о прежней, живой, сказать, ноге, чтобы она у меня работала. Без отказу!..

Сняв кепку, Костя вошел наконец в большую, неуютную залу волостного правления. Уже никого не было из приходящих - ни баб, ни мужиков. Длинные, окрашенные под орех скамьи стояли в несколько рядов, пустые.

Кедров сидел посредине длинного, под зеленым сукном стола, стоящего на помосте с лесенкой, и что-то писал.

Сзади высился огромный портрет царя в голубой ленте наискось, через всю грудь.

Увидав Константина, остановившегося между скамьями, писарь поприветствовал его легким взмахом руки, неторопливо собрал свои бумаги и замкнул их в неподъемно тяжелый и на взгляд куб несгораемого шкафа в углу.

Затем спустился со своего помоста в зал.

Поздоровавшись за руку, проговорил глуховатым баском, словно бы извиняясь и в то же время шутя:

- Ничего, братец, не поделаешь: место присутственное! Туда, на эшафот, только мне да старшине - одним словом, начальству волостному восходить положено... Пошли? Все дела покончил.

Дорогой говорили о разном. Кедров расспрашивал о Шатровых: давно их не видел. Больница Никиты Арсеньевича была в полуверсте от села, в березовой роще, так что тоже виделись не часто.

Костя полюбопытствовал: что это за трехгранное медное стояльце, украшенное орлом, на столе перед Кедровым? Зачем эта штучка?

Кедров рассмеялся:

- О, эта штучка, брат, такая, что без нее ни один суд в Российской нашей империи не смеет заседать, ни одно присутствие, даже и наше, волостное! - И он объяснил ему, что этот маленький долгогранник из трех медных пластин, соткнутых шатерчиком, по виду - настольная безделушка, именуется з е р ц а л о. На каждой грани вытравлено по указу Петра Великого - с напоминанием судьям и начальству, чтобы судили справедливо и по закону.

- А мужиков это вы сажаете в каталажку?

- Нет, старшина, урядник; ну, само собой разумеется, и становой, и земский начальник, и исправник. Не надолго сажают, по пустякам. На обед я их домой отпускаю... Правда, бывает, что по этапу гонят политических ссыльных, здесь им бывает остановка, - тогда другое дело: солдата приставляют к дверям.

Дома он учтиво спросил у просвирни, нельзя ли ему с гостеньком попить чайку. Она даже обиделась:

- Господи милостивый! Да идите вы, идите, с гостеньком со своим, уж все будет, все!

Вскоре через лестничное отверстие с открытой крышкой Кедров бережно принял от хозяйки вскипевший самовар и затем большой поднос, установленный блюдечками и тарелочками с медом, сушкой и вареньями.

Когда все было подано, снизу, из полуподвального этажа, донесся голос просвирни:

- Угощайтесь, Матвей Матвеич, беседуйте, а я пойду коровушку подою.

Слышно было, как захлопнулась за хозяйкой наружная дверь.

Кедров снова вышел в сенцы, разделявшие обе его большие комнаты, и опустил над лестничным отверстием западню. Теперь верхние хоромы наглухо были отделены от хозяйских внизу.

Кедров ласково подмигнул гостю:

- Ну, вот, Костенька, теперь спокойненько попьем чайку да побеседуем без помехи! Так зачем же ты пожаловал ко мне? От Арсения Тихоновича?

Смутившись, Костя ответил:

- Нет, я от себя.

- Та-ак...

Заторопившись, Константин расстегнул нагрудный кармашек защитки, достал оттуда телеграмму, вчера лишь им полученную, и, развернув, протянул через стол Кедрову, сидевшему у самовара.

Поправив очки, Матвей Матвеевич пробежал телеграмму.