Шатровы (Книга 1)

Он грозился застрелить Киру. Ругал ее последними словами, а затем вдруг, растерзывая безжалостно свой гладкий, в стрелочку, пробор, покаянно взывал к силам небесным о прощении за такое кощунство.

Сергея ужасало чудовищное бесстыдство, с которым Сашка ухитрялся сочетать как-то свою и в самом деле неистовую, похожую на помешательство любовь.

- Кокаинистом стану! Завтра же ухожу на фронт! Застрелюсь на ее парадном! Ты не знаешь ее, Сергей: это - не женщина, это - статуя изо льда! Это - не человек. Это - вампир!

Сереженька со слезами на глазах всячески утешал и успокаивал друга своего и учителя. Подносил к его стучащим о стекло зубам стакан с холодной водой, поил валерьянкой.

Это, последнее, вызвало у Гуреева сардонический смех сквозь рыдания и всхлипывания:

- Низко же я упал, Сережа, о как низко! Александр Гуреев пьет валерьянку! Ха-ха-ха!

Едва справившись с приступом гуреевского исступления, Сергей сказал ему:

- Саша, дорогой мой, все-таки так нельзя! Я за тебя боюсь. Ты и меня измучил. Я вот что хотел тебе предложить. Только ты не сердись. А что, если тебе полечиться у Никиты?

Гуреев, пораженный неожиданностью, вздрогнул, откинув голову, нахмурился.

- А что ж! Спасибо тебе, милый, за совет! Я как-то не подумал об этом... Да! Мне нужно лечиться. Иначе я погиб! Твой брат - о нем много говорят сейчас в городе... Впрочем, нет... Нет, нет! Это будет унизительно: чужого человека в святая святых! Ты - другое дело. Питомец души моей. И вот, тебе одному, тебе одному - слышишь? - я открою: я решился на страшный разговор с ней. Скоро узнаешь!

И страшный разговор этот у него вскоре произошел. Он сделал Кошанской предложение.

Она посмотрела на него и таким уничтожающим голосом сказала: "Саша, да вы это серьезно?!" - что он, ударив себя двумя кулаками в голову, ринулся вон из комнаты.

Город готовил рождественские и новогодние подарки в действующую армию.

В госпитале Шатровой посылками, зашитыми в холст с перекошенными синими буквами под перекрестом бечевок, завалена была целая кладовая.

Ольге Александровне еще прибавилось работы. Приходили помогать комитетские дамы. В цветные кисеты с табаком и со всякой потребной солдату всячиной вкладывались надушенные письма, а иногда даже и снимки от "крестных матерей" - так, в подражание французским "les marraines", стали называть себя и наши дамы.

Расходились после чашки чаю у Ольги Александровны с чувством выполненного перед Россией, перед защитниками родины долга.

Эти дни Ольга Александровна была в постоянных разъездах по городу.

На легких, с лебединым изгибом, одиночных санках с подрезами, на сером в яблоках рысаке под голубой сеткой, она то выезжала на вокзал, чтобы самой наблюдать за выгрузкой и приемом очередной партии раненых, то мчалась к воинскому начальнику или в комитет.

А тогда распорядительной частью госпиталя заправляла Кира Кошанская на правах личного секретаря Шатровой.

Ее одну в кабинете и застал Никита в субботний вечер, приехав, как всегда, со своим Еремой.

Кира приветствовала его радостно. Вскочила из-за машинки - хотела сама принести ему стакан горячего чая.

Он остановил ее.

- Никита Арсеньевич, но вы же устали с дороги. И озябли, наверно!

- Что вы, Кирочка! Для меня эти пять-шесть часов снегами, в безлюдье - просто изумительный отдых. Закутаешься в доху... Так славно думается под звон колокольчиков! А дышится как!.. Сибирь. Богатырская, бескрайняя наша Сибирь!

Они перемолвились еще немного, а затем он сказал:

- Я подожду маму здесь. Можно?

- Боже мой! Никита Арсеньевич, и вы еще спрашиваете!

- Хорошо. Но только с одним условием.

- С каким?

- Что вы не будете обращать на меня ни малейшего внимания. И станете продолжать вашу работу.

Кира рассмеялась.

- Обещаю; ни малейшего. И, как видите, продолжаю.

Она подчеркнуто быстро, не глядя, прошлась пальчиками по клавишам машинки.

Никита невольно залюбовался:

- Еще один разочек помешаю, извините.

- Да?

- Как это здорово у вас получается, какая беглость пальцев!

- Вот и пригодились годы мои, проведенные за роялем.

Никита ужаснулся ее словам:

- Кирочка, кощунствуете! А кстати: неужели вы думаете, что Бетховен, Глинка, Чайковский - они раненым вашим не нужны? Это поможет им выздоравливать... Я даже удивляюсь, почему Ольга Александровна не просит вас, хотя бы раз в неделю, играть для них сонаты Бетховена, Шопена. И ведь приготовлений это никаких не потребует. И концертантов других созывать не надо! Впрочем, простите, замолкаю: обещал не мешать!

Она, улыбнувшись, наклонила голову. Работа и впрямь была срочной, и Ольга Александровна вот-вот могла ее спросить.

Дробный стукоток печатанья. Рокот поворачиваемого валика. Мелодичные звоночки в конце строки...

Никита Арсеньевич, отдыхая в материнском кресле, перелистал приготовленные для него скорбные листы раненых, позевнул и сладостно, до хруста в пальцах, потянулся. Его разморило в тепле, после зимней дороги: этак и заснешь, пожалуй!

Он встал и, мягко ступая в белых, тонких, выше колен, фетровых валенках, подошел к огромному окну слева от Киры и стал смотреть в заснеженный сад.