Шатровы (Книга 1)

И не самое ли удивительное заключено было в том, что эту Думу отнюдь никто не назвал бы «мятежной», как называли I и II, что была она самой что ни на есть царелюбивой и законопослушной, Думой не избранной, а подобранной, по испытанному рецепту покойного Столыпина: один выборщик от двухсот тридцати земельных собственников; один — от шестидесяти тысяч крестьян, и один же — от ста двадцати пяти тысяч рабочих.

Неожиданным для династии, для царя и царицы, было то, что в ноябрьских думских речах впервые сомкнулись силы, казалось бы навеки враждебные, люди, смертельно друг друга ненавидевшие и презиравшие: лидер кадетов — Милюков и вожак крайних правых, осатанелый монархист Пуришкевич.

Имя Григория Распутина с пеною гнева на устах бросали в лицо правительству и он, Владимир Митрофанович Пуришкевич, и адвокат Александр Федорович Керенский, эсер, прикрытый в Думе званием трудовика.

Давно ли, кажется, и печать, и думские кулуары жили потасовками правых и левых, грозившими то и дело перерасти в заправскую драку, когда думские пристава уж начинали подтягиваться к трибуне — разымать!

Шатрову посчастливилось однажды своими глазами видеть одно из таких заседаний Думы.

На трибуну взбежал возбужденный, порывисто-вертлявый Пуришкевич. Трудно было не признать его: он забавно похож был на свои карикатуры, примелькавшиеся всей читающей России. Голова — как голый череп: черная, метелочкой, бородка; пенсне на заносчиво вздернутом, с вывернутыми ноздрями, сухом носу. Остроумен, горяч, порою непарламентски груб в выражениях, вплоть до бесстыдства.

Насупротив, в первом ряду кресел, сидел вождь "оппозиции его величества", кадетов, Павел Николаевич Милюков. Историк и археолог. Насквозь рассудочный: дьявольски упорный, дотошно трудолюбивый; признанный теоретик русского либерализма. С виду — мешковатый интеллигент в золотом пенсне; с боковым гладким зачесом свинцовых волос и светлыми, реденькими, слегка распушенными усиками. Легонько их пощипывая, положа ногу на ногу, чуть отвалясь, он спокойно рассматривал Пуришкевича своими маленькими серыми глазками.

Вожак монархистов довольно беспардонно начал тогда свою речь:

— Павлушка — Медный Лоб, приличное название, имел ко лжи большое дарование!

И остановился. Председательствующий — Родзянко — настораживается. Зал заседаний притих.

Павел Милюков хранит полное спокойствие. Только щурится сквозь стекла золотого пенсне, рассматривая оратора, как некий любопытный экспонат.

И это ярит Пуришкевича. Он все больше и больше разнуздывается. Уж несколько раз Родзянко призывал его к порядку.

Невозмутим Милюков. Пуришкевич взрывается: цепкой, сухой рукой он схватывает с трибуны стакан с водою и запускает его в лидера кадетов. Стакан разбивается у ног Милюкова. Поднимается неистовый шум. Пуришкевича выводят из зала заседаний. Но, уходя, он оборачивается и кричит, что самое прискорбное для него — это пользоваться тою же самою дверью, через которую проходит "Пашка Милюков, жидомасон"!

И вот, нечто невероятное: они — вместе! Пуришкевич и Милюков. Таранят правительство. Имена Распутина, царицы, царя — на устах у обоих.

Арсений Тихонович жадно листает пачку стенограмм. Он то начинает читать вслух, то прерывает чтение возгласами и пробегает дальнейшее молча, в одиночку, а ему кажется, что они — отец Василий и Кедров слушают его. Спохватывается, извиняется. Снова — кусок вслух, и опять глазами, и опять — восклицания: гнева, радости, изумления.

Он помнит этих господ депутатов. Он видит их перед собою. Сейчас не гостиная перед ним — колонный зал Таврического дворца.

Он в неистово-гневном восторге от милюковского знаменитого: "Глупость это или измена?!"

— Нет, вы только послушайте: "Когда с все большей настойчивостью Дума напоминает, что надо организовать тыл для успешной борьбы, а власть продолжает твердить, что организовать страну значит организовать революцию, и сознательно предпочитает хаос и дезорганизацию, — что это: глупость или измена?! Голоса слева: "Это измена!" Аджемов: "Это глупость" (смех)…"

Отец Василий, потрясенный не меньше Шатрова, не выдерживает; мрачно:

— Ну это какой смех?! Сквозь слезы разве, да и сквозь кровавые! Не годилось бы так в дни войны с величайшим врагом России и славянства!.. Колебать престол! И тем более господину Милюкову, профессору истории!

— Молчи, поп! — Арсений Тихонович изредка так, попросту, по-родственному грубовато позволяет себе иной раз прикрикнуть на отца Василия, и тот относится к этому беззлобно. — В том-то и дело, что не один Милюков. Стало быть, подперло — под самое горло! Вот тебе твой Пуришкевич — слуга престола! Слушай: "Откуда все это? Я позволю себе здесь, с трибуны Государственной думы, сказать, что все зло идет от тех темных сил, от тех влияний, которые двигают на места тех или других лиц и заставляют влезать на высокие посты людей, которые не могут их занимать, от тех влияний, которые возглавляются Гришкой Распутиным (слева и в центре движение; голоса слева: "Верно, позор!")".