Щастье

— Не обязательно. Писателем может стать каждый, кто ни к чему другому не пригоден. Если студента исключают из Университета за неуспеваемость, он сразу пишет роман.

— И что потом?

Он пожал плечами, мельком оглянулся.

— Сам видишь.

— Нет, с написанным романом.

— У вас ведь, на том берегу, есть дешёвые книги?

— И книги, и люди, которые их читают.

— Так откуда они, по-твоему, берутся?

— Я думал, это переиздания. Бог знает, когда и о чём они написаны.

— Да я про современную литературу, — сказал Фиговидец сердито. — Такие жёлтые дрянные книжонки про секс, вампиров, бандитов, коррупцию, политику и что там ещё на вашем берегу происходит.

— И я о том же. Но ты ошибаешься, ничего подобного у нас не происходит, то есть происходит, но совершенно не так. Эти книжки как сказки: приблизительно достоверные, что ли. Ты вправе ждать, что у Золушки будет одна голова, две руки, две ноги — но никто не ждёт, что во дворце она столкнется с какими-то реальными трудностями.

— С какими, например?

— Всё ж таки бал, — сказал я. — Протокольное мероприятие.

Фиговидец был так озадачен, что даже не улыбнулся.

— Ну и ну! А ведь они всё изучают, собирают материал… их специально возят каждые полгода в Дом Творчества, поближе к теме… Недавно пришлось ещё один дом под Архив отдать, столько накопилось черновиков и заметок.

— А зачем они хранят черновики?

— Писателям запрещено жечь личные архивы.

— Почему?

— Это ущемляет права будущих филологов.

Я посмотрел на сидящих повсюду филологов. Я не мог отличить фиговидцев от духожоров, и мне было любопытно, сможет ли это сделать мой новый знакомый, существуют ли вообще какие-то внятные наметанному глазу различия. За соседним столом сидели две девушки; чужое лицо просияло мне знакомой смущённой улыбкой, и я почувствовал сквозь дым запах спальни, в которой эта улыбка меня встречала.

— И письма нельзя жечь?

— Особенно письма.

— И они соглашаются?

— А кто их спрашивает? — Фиговидец безжалостно ухмыльнулся. — Лучше учиться надо было. — Он думал о другом. — Как же там всё на самом деле? — задумчиво протянул он, поглядывая на меня, но словно бы и не спрашивая: мыслит человек вслух и мыслит.

— Боюсь, что не так, как видится из Дома Творчества.

— Ладно, — он расплатился и встал вслед за мною. — Я тебя ещё увижу?

— Хорошо, — сказал я, — но меня пару месяцев не будет. Еду в Автово.

Он смотрел, не понимая.

— Пока доеду, пока вернусь.

— Два месяца, чтобы доехать до Автово и вернуться?

— Да. По предварительным оптимистичным расчётам. Джунгли, дикари, отсутствие проложенных дорог. Тропическая лихорадка. Это вносит коррективы.

— Возьми меня с собой!

Я протянул ему руку, прощаясь.

— А тебе придётся-таки.

— Почему это?

— Да потому, — сказал Фиговидец, — что у меня есть карта.

— Эка невидаль.

—  Полнаядревняя карта. С Автово и всем остальным.

— Покажи.

— Пообещай, что возьмешь меня с собой.

Я даже улыбнулся.

— Пообещать не трудно.

— У вас недостаточно обещания? Что вы ещё делаете, пишете контракт?

— Мы не делаем ничего.

— Тоже метод.

Он дал мне свой адрес, и через несколько дней, лёжа на кушетке в комнате, из окон которой видна была та же церковь, что из кабинета Аристида Ивановича, только с другой стороны, я увидел, как он прошаркал (намеренно, с видимым удовольствием волоча крепкие длинные ноги) к бюро, и из охапки вынутых бумаг выпорхнула сложенная жёлтая карта. Не разворачивая, Фиговидец помахал ею в воздухе, и тот наполнился жёлтым глянцевым блеском.

4

В аптеке я купил упаковку аспирина и кокаин. Это было утром. Утром следующего дня бригада Миксера довезёт нас на своем драндулете до границы. Попытки сторговаться на поездку до конечной цели — максимум час ехать, безнадежно уверял Фиговидец — ни к чему не привели. «Я своих парней на край света не пошлю, — угрюмо сказал Миксер. — Голову ни за что в Джунглях сложить. Час, скажи, пожалуйста! Ты, — обернулся он ко мне, — видел, чтобы человек отсюда поехал в Автово и нормально вернулся?»

Такого я не видел, поэтому замолчал и кивнул Фиговидцу, чтобы он замолчал тоже. Фарисей понял, но продолжал ныть. Тогда стоявший рядом Муха взял его за руку и оттащил в сторонку — где он ещё долго увещевал Муху и пространство, приводя факты из далёкого прошлого. В головах этого народца с В.О. прошлое очень живучее.

Когда я привёз Фиговидца на нашу сторону (вышло проще, чем думали: его переправили контрабандисты, с партией женского белья и кофе) и поместил в своем апартаменте, Муха и Жёвка не отходили от него ни на шаг. Они таращились на него, как дети. Они трогали, щупали, вскользь, словно нечаянно, задевали плечом и руками — и снова прикасались тем или иным способом. Но и он вёл себя не лучше. Не желая выглядеть назойливым ребенком («почему» и «что это» так и рвали его плотно сжатые губы), он балансировал между самодовольным любопытством туриста и откровенной учёной любознательностью и, задав-таки свои «почему» и «что», пускался в объяснения, сравнения, примеры из книг, топил вопрос в следующей за ним цитате — которая когда-то, вероятно, была на этот вопрос исчерпывающим ответом.