Щегол

– Может, в самолете можно, не знаю. – Он был моложавый, болтливый, пухлощекий толстячок в футболке с надписью “ПЕНИ И ТЕЛЛЕР: ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В “РИО”. – Надо контейнер или что-то типа того. Тебе, наверное, лучше всего на автобусе. Но детишек до определенного возраста туда не пускают без разрешения родителей.

– Говорю же вам! Мой папа умер! А его подружка отправила меня обратно на восток, к родным.

– Эй, ну тогда тебе не о чем волноваться, правда?

Всю оставшуюся дорогу я помалкивал. Смерть отца еще не слишком отложилась у меня в голове, поэтому от проносящихся мимо огоньков осознание то и дело накатывало волной тошноты. Авария. В Нью-Йорке нам хотя бы не надо было волноваться, что он сядет за руль пьяным – мы больше всего боялись, что он попадет под машину или у него отнимут бумажник и пырнут ножом, когда он будет в три часа ночи выползать из какого-нибудь кабака. А что станется с его телом? Мамин прах я развеял в Центральном парке, хотя это делать было явно запрещено; как-то вечером, в сумерках, мы нашли с Энди пустынный уголок с западной стороны Пруда, и я – пока Энди стоял на стреме – открыл и опорожнил урну. Но куда больше, чем собственно развеивание праха, меня потрясло то, что урна была завернута в обрывки листовок с рекламой порнухи: ГОРЯЧИЕ АЗИАТОЧКИ и БУРНЫЕ ОРГАЗМЫ – именно эти две фразы я выхватил взглядом, пока серый порошок, порошок цвета лунных кратеров, взлетел и закружился в майских сумерках.

Замелькали огни, и машина остановилась.

– Так, Очкастик, – сказал водитель, оборачиваясь ко мне, вытянув руку. Мы стояли на парковке автовокзала “Грейхаунд”. – Как ты говорил, тебя звать?

– Тео, – не подумав, ответил я, о чем тут же пожалел.

– Ладно, Тео. Я Джей Пи, – он пожал мне руку. – Хочешь, совет дам насчет кой-чего?

– Давайте, – ответил я, слегка перетрусив. Даже несмотря на все мои проблемы – а их было много, – я все равно страшно переживал из-за того, что этот парень, похоже, видел, как Борис целовал меня на улице.

– Не мое, конечно, это дело, но тебе надо будет куда-нибудь спрятать Пушистика.

– Простите?

Он кивком указал на сумку:

– Туда он влезет?

– Эээ…

– Да и сумку тебе, скорее всего, придется сдать в багаж. Слишком большая, в автобус такую взять не разрешат – положат в багажное отделение. Это тебе не самолет.

– Я… – В голове все не умещалось. – У меня нет ничего.

– Погоди-ка. Дай посмотрю, нет ли у меня чего сзади в офисе, – он вылез из машины, открыл багажник и вернулся с большой полотняной сумкой из магазина здорового питания, на которой было написано: “Зеленая Америка”.

– На твоем месте, – сказал он, – я бы и билет покупал без Пушка. Пусть он тут со мной посидит, ну на всякий случай, ясно?

Мой новый друг оказался прав: в “грейхаундовские” автобусы не пускали детей без письменного разрешения, заверенного одним из родителей, – и это было не единственным запретом. Кассирша в окошке – серолицая чикана с зализанными назад волосами – принялась монотонно зачитывать внушительный грозный список. Пересадки запрещены. Путешествия дольше пяти часов – запрещены. Если человек, чье имя указано в разрешении на самостоятельное путешествие ребенка без сопровождения, не явится меня встретить, имея при себе удостоверение личности, меня передадут в руки сотрудников детской социальной службы или в местное отделение полиции в конечной точке моего путешествия.

– Но…

– Это касается всех детей, не достигших пятнадцатилетнего возраста. Без исключений.

– Ноя достиг пятнадцати лет, – сказал я, неуклюже вытаскивая официального вида удостоверение личности, выданное мне штатом Нью-Йорк. – Мне пятнадцать. Посмотрите.

Энрике, который, судя по всему, предвидел, что мне в какой-то момент придется, как он говорил, иметь дело с Системой, отвел меня фотографироваться сразу после маминой смерти – тогда я возмущался, ну как же – когтистая лапа Большого Брата (“Ух ты, у тебя есть собственный штрих-код”, – сказал Энди, с любопытством разглядывая удостоверение), но теперь был признателен за то, что он предусмотрительно затащил меня туда и зарегистрировал, будто автомобиль б/у.

Я молча мялся там в тусклом свете лампочек, словно беженец, пока кассирша разглядывала карточку под разными углами и при разном освещении, пока наконец не сочла ее подлинной.

– Пятнадцать? – подозрительно переспросила она, отдавая мне удостоверение.

– Ага.

Я знал, что не тяну на свой возраст. Я понял, кстати, что про Поппера спрашивать и смысла не было – возле кассы стояла огромная табличка, на которой красным было написано: “ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПЕРЕВОЗКА СОБАК, КОШЕК, ПТИЦ, ГРЫЗУНОВ, РЕПТИЛИЙ И ДРУГИХ ЖИВОТНЫХ”.

С автобусом мне повезло: через пятнадцать минут, в 1.45 как раз отходил один, с пересадками до Нью-Йорка. Когда автомат с механическим шлепком выплюнул мой билет, я растерянно задумался, что же мне делать с Поппером. Возвращаясь обратно, я отчасти надеялся, что таксист уехал – может, увез Поппера в куда более любящую и надежную семью, но он пил себе “Ред Булл” и болтал по телефону, Поппера нигде не было видно. Он закончил разговор, когда я увидел, что я стою возле машины.