Щенки-медвежатники

– Сорокин освобожден под подписку о невыезде. Он уже дома, Корнев. Мы раскаявшихся не держим. Уверен, что Сорокину суд и наказание назначит, не связанное с лишением свободы. Получит небольшой срок, скорее всего, условный. – Капитан помолчал и добавил: – У Сорокина вина не меньше твоей. Сейф раскурочил, пистолет сделал. И тем не менее он уже на свободе. А вы с Левитиным строите из себя партизан. Глупо.

– Почему бы вам не устроить очную ставку?

– Я предлагал. Сорокин сказал, что ему будет стыдно.

Андрей усмехнулся.

– Разве может быть стыдно от чистосердечного раскаяния?

Капитан неожиданно психанул:

– Ты мне демагогию не разводи, Корнев! Спасибо скажи, что с тобой по-человечески разговаривают. Кто ты есть, чтобы так себя вести? Ты преступник. Вот и пиши о своих художествах.

– Мне не в чем признаваться!

– Что ты заладил? «Не в чем признаваться, не в чем признаваться»! – передразнил капитан.

Он налил себе полстакана воды и медленно выпил. Андрей отвернулся.

– Ты же неглупый парень, Корнев, – чуть спокойнее продолжал капитан. – Из хорошей семьи. Отец – инженер, мать – домохозяйка. С судьей дружат. А ты по какой дорожке катишься? Тебя остановить надо, пока не поздно. Вот я тебя и останавливаю. Что такое допрос? Это исповедь, покаяние. А ты как на меня смотришь? Будто я тебе зла желаю. Налить водички?

Не дожидаясь ответа, Досанов налил полстакана.

– Спасибо, не надо, – отказался Андрей.

Он думал о своем. Капитан ничего не говорит о его, Андрея, отпечатках пальцев. Значит, в гороно их не нашли. И о других уликах не говорит. Значит, их тоже нет.

Прошло еще не меньше двух часов. А может, Андрею только показалось. Сказывалась жажда.

– Ладно, – устало сказал Досанов. – Иди в камеру, думай. А я здесь посижу. Но учти, ждать буду не больше часа.

Досанов нажал на кнопку, вызывая надзирателя, и развернул газету.

Крапива и Степаныч встретили Андрея вопросительными взглядами. Но оба молчали. Андрей бросился к бачку. Воды не было.

– Кончилась вода, – сказал Крапива. – А новой не дают.

Андрей лег на настил и закурил. Табачный дым обдирал сухое горло, вызывал кашель. Дверь распахнулась. На пороге стоял надзиратель.

– Тебя предупреждали – лежать нельзя? А ну давай в трюм, то есть в карцер.

Карцер был узкий пенал. В него можно было зайти только боком. Скорее, это был даже не пенал, а бетонная щель. Дверь с лязгом захлопнулась. Стало темно и душно. Андрей сел на корточки. Колени упирались в противоположную стену. Ноги быстро затекли. Начал задыхаться. Стошнило. Жажда стала совсем нестерпимой.

– Ну как ты там, Корнев? – послышался за дверью бодрый голос надзирателя. – К исповеди готов? Капитан ждет.

Андрей ничего не ответил.

Прошел, наверно, час. Надзиратель открыл дверь:

– Выходи!

Андрей вышел боком, его качало.

Досанов отложил газету, с сочувствием посмотрел на Андрея.

– Ну что? Вспомнил?

– Нечего мне вспоминать, – буркнул Андрей.

– Зря упорствуешь. Не признаешься по-хорошему, тобой займутся другие. Посадят в специальную камеру – расскажешь о том, чего не совершал.

– Можно попить? – спросил Андрей.

– Пей, – неожиданно разрешил капитан.

Андрей жадными глотками выпил два стакана.

– Еще? – спросил Досанов. – Ну выпей еще стакан.

Андрей выпил. Капитан смотрел вопросительно.

– Нечего мне вспомнить, – повторил Андрей.

– Ладно, – сказал капитан, сдерживая гнев. – Тогда пиши: «Я, такой-то, по существу предъявленных мне обвинений заявляю, что никакой вины на мне нет, жалоб и претензий не имею». И подпись.

– У меня и так нет претензий, – сказал Андрей.

– Вот и напиши.

– Зачем?

– Так положено.

«Кажется, ему мой почерк нужен», – подумал Андрей и сказал:

– Не буду я ничего писать.

Андрея вывели. Досанов задумчиво повертел в руках протокол допроса Сорокина, потом сложил вчетверо и упрятал в карман милицейской рубашки.

Капитан был хороший опер. Он давно присматривался к этим пацанам. Но он не вычислил бы их, если бы не Крюк.

О том, что солдата порезал Крюк, Досанову сказали чеченцы. Они не считали зазорным сдавать русских. Но сообщили с уговором, что протокола не подпишут и выступать в суде свидетелями не будут.

Досанов прижал Крюка, и тот признался, что порезал солдата. При этом не стал скрывать, кто помог ему избавиться от выкидушки.

Ленчик не стал запираться еще и потому, что давно, лет с шестнадцати, был агентом капитана. Ему и раньше многое сходило с рук, если он кого-нибудь сдавал. Поэтому он не сомневался, что Досанов и на этот раз замнет дело. Но капитан сказал: «Мало, Ленчик, нужна еще информация».

Тогда Крюк сообщил, кто совершил кражу в гороно. Правда, конкретных доказательств у него не было. Не было их и у милиции. Ребята не оставили никаких следов.

«Давай еще информацию», – требовал капитан. Он ловил кайф, когда одни преступники предавали других. И вообще славился своим умением вербовать агентуру в криминальной среде.

И тут произошло довольно громкое преступление. Кто-то подстрелил ночью Фурика, известного штопорилу. Досанов допросил его, но Фурик молчал. Тогда капитан насел на Крюка. И тот сдал ребят в третий раз.