Щипач

— Ничего я не подпишу. — Барсукот раздулся в меховой шар, зрачки его гневно сузились. — Пусть вам призрак хомяка признательные показания подписывает! Передайте этой вашей Ласке, что я не Щипач. И что дорого … — голос его дрогнул, — что она дорого заплатит за гибель моего друга.

Глава 21, в которой пульс не прощупывается

Сторонний, ненаблюдательный зверь мог бы решить, что Барсук Старший не заботился о своём имидже. Ведь Барсук месяцами не вычёсывал линялую шерсть, не поддерживал себя в зверской форме, наращивал лишний жир, а усы с запутавшимися в них крошками «Пня-Колоды» иногда не промывал губкой дней по десять, отчего они сально блестели и закручивались на концах.

Но сторонний зверь, решивший такое, ошибся бы. Барсук Старший действительно не придавал большого значения внешнему виду и степени засаленности усов. Тем не менее об имидже он заботился. Его очень волновали вопросы чести и репутации. Здесь он был исключительно щепетилен.

Поэтому вновь обретённая, уцелевшая в пожаре книга Опушкина, не сданная в своё время в библиотеку, очень его тревожила. После допроса Барсукота, закончившегося его отказом подписать признание, после ультразвуковой истерики, устроенной по этому поводу Супермышью, Барсук Старший с трудом доковылял до своей норы, чтобы немного поспать, но Опушкин буквально лишил его сна. Барсук Старший не мог расслабиться. Не мог отвлечься от мыслей о несданной книге и неуплаченном штрафе. Несколько раз он почти проваливался в уютную, дремотную пустоту, но из этой пустоты до него вдруг доносилось печальное карканье библиотекарши Сары:

— …Шикар!.. кар!.. шикарный экземпляр!.. Он был, но пропал!.. Я буду искать его в кар!.. картотеке!.. Вы можете покар … кар!.. карать преступника штрафом?..

И Барсук Старший вздрагивал и покрывался испариной. И снова и снова открывал покрасневшие от бессонных ночей глаза. В конце концов он поднялся с измятой подстилки из моха, сгрыз два лимона, чтобы окончательно прогнать сон, взял книгу и отправился в библиотеку. Сдавать Опушкина было никак нельзя, ведь текст «Баллады о бешеном хомяке» был чрезвычайно важен для следствия. Но он решил повиниться перед белой вороной, заплатить штраф за все просроченные годы и продлить абонемент на Опушкина.

* * *

…Книжные стеллажи были опрокинуты, и книги валялись повсюду, как подстреленные на охоте птицы: распахнутые на самом грустном или самом счастливом моменте, затоптанные грязными лапами, с оборванными страницами-крыльями. Среди книг скрюченными лапками вверх лежала ощипанная библиотекарша Сара. Глаза её были затянуты бледной плёнкой. На старческом пальце поблёскивало кольцо — недобрая память об истреблённых белых воронах. Её перья, давно уже пепельные от старости, стали теперь просто пеплом.

Барсук Старший опустился рядом с ней на колени, попытался нащупать пульс — ничего. Он прильнул ухом к её груди, надеясь всё же услышать сердцебиение. Сердце слабо, неровно, едва различимо ещё трепыхалось внутри неподвижного тела. Словно раненый мотылёк с сожжёнными крыльями просился наружу. Словно маленький, тщедушный птенец пытался проклюнуться из яйца. Словно испуганная душа Сары хотела улететь прочь — туда, где гнездились теперь свободные души её родных белых ворон.

— Я пришёл заплатить штраф за книгу, — сказал зачем-то Барсук. Как будто это было самое важное, что он мог ей сказать.

Бледная плёнка, покрывавшая глаза Сары, чуть вздрогнула. Она приоткрыла клюв и тихо что-то шепнула.

— Кто? — Барсук Старший наклонился к её горбатому клюву. — Кто сделал это с тобой? Кто — Щипач?

Ворона со стоном приподняла ощипанное крыло и коснулась томика Опушкина, принесённого с таким опозданием.

— Бешеный … хомяк … — прошептала она.

Крыло конвульсивно дёрнулось — и обмякло. Барсук Старший снова прижался ухом к её груди. Тишина. Мотылёк улетел. Последняя из рода белых ворон покинула Дальний Лес навсегда.

Глава 22, в которой пингвин поднимается со дна

— Вне всякого сомнения, ворона Сара, чья трагическая гибель так потрясла нас всех, была ощипана около девяти часов вечера, — заявил Гриф Стервятник. — Барсукот к этому времени давно уже был арестован и находился здесь, в комнате для допросов. Между тем почерк преступника — тот же самый. Ворону Сару ощипал Щипач.

— Таким образом, Барсукот не Щипач, — подытожил Барсук Старший. — И я снимаю с него налапники.

Супермышь скорчила презрительную гримасу и отвернулась. По горячему когтю боли, полоснувшему затылок, Барсук Старший понял, что она выругалась на ультразвуке.

Тихо звякнули расстёгнутые налапники.

Барсукот размял затёкшие лапы, грациозно выгнул спину дугой и заурчал на четвёртой громкости блаженства.

— Не надейтесь, что вы так легко отделаетесь, — злобно буркнула Супермышь. — Даже если вы не Щипач, за последнее время вы нарушили столько законов Дальнего Леса, что штрафов и исправительных работ вам хватит до конца жизни.