Щит

Дальше вопросы стали еще «веселее» — он просил меня перечислить все известные мне наследственные заболевания, передающиеся в роду моего отца и матери, выяснял возраст, в котором у меня начались женские недомогания, их среднюю длительность и степень переносимости сопровождающих их болей. Расспрашивал о детских обидах, поощрениях и наказаниях. Просил перечислить любимые свитки, прочитать какое-нибудь стихотворение или описать внешность наших солдат, слуг и черни из окрестных деревень.

Некоторые вопросы вгоняли меня в краску, некоторые — в ступор. Но я уперто отвечала на них так, как будто сидящий передо мной мужчина был частью меня самой, выкручивая руки своему «не хочу» и не обращая внимания на «страшно» и «стыдно».

Выворачивая наизнанку мою память, Регмар не ограничивался одними ответами. Скажем, спросив, какие цвета мне нравятся, он тут же вытащил из своей сумки десяток пакетиков с разноцветной травой и просил разложить их в том порядке, который мне кажется наилучшим. Потом убрал один, собрал оставшиеся в кучу, перемешал и попросил разложить их еще раз…

В общем, я крайне добросовестно делала все, что он просил. И не замолкала даже тогда, когда его вопросы вызывали в моей памяти слишком болезненные воспоминания о моих родных или о днях, проведенных рядом с Кромом.

Впрочем, первые часа полтора он делал мне больно крайне редко, тактично обходя те темы, которые вызывали у меня хоть какое-то неприятие. А через два, предварительно поинтересовавшись, насколько далеко я готова зайти в стремлении доказать свою нормальность, принялся бить по живому. Причем очень больно!

Сначала проехался по оранжевому цвету, со времен «встречи» с акридом вызывавшему во мне безотчетный ужас, потом невесть как заставил меня признаться в страхе перед пожарами, а в самом конце беседы вытряс из меня такие подробности «знакомства» с лесовиками, что меня пришлось отпаивать успокаивающими отварами.

Отпоил. Проводил в опочивальню. Уложил на кровать, накрыл одеялом и грустно вздохнул:

— Вы нормальны, ваша милость. Теперь я в этом уверен.

— А почему так грустно? — стуча зубами от непрекращающегося озноба, спросила я.

— То, что довелось пережить вам, сломало бы даже мужчину.

Я с благодарностью посмотрела на него и… почувствовала, что засыпаю:

— Вы что, дали мне снотворное?

— Да, ваша милость! Вам надо поспать.

— Мне некогда!!! — взвыла я, откинула одеяло, села и… почувствовала, что куда-то плыву.

— Леди Мэйнария! Прежде, чем гневаться, выслушайте то, что я скажу…

— У вас одна минута, мэтр, — прошипела я, торопливо растирая себе уши.

— Вы не спали три ночи, а завтра вас ждет суд. Если вы не выспитесь, то не сможете связно мыслить и вместо того, чтобы спасти своего майягарда, укоротите его путь на эшафот.

Последние слова лекаря словно вязли в густом тумане, но словосочетание «спасти своего майягарда» я все-таки расслышала. И… горько рассмеялась:

— О чем вы, мэтр Регмар? Он, простолюдин, убил графа Валена Увераша! Значит, завтра его признают убийцей, а послезавтра нас с ним четвертуют…

— Но… тогда… зачем все это, ваша милость? — ошарашенно спросил лекарь.

— Я хочу, чтобы он ушел как Мужчина, достойный Уважения. А не как грязный насильник.

Глава 33 Кром Меченый

Девятый день первой десятины первого травника

Пламя взлетает по стенам сарая, как белка на вершину сосны. И, на мгновение замерев у конька крыши, прыгает ввысь. Туда, где в разрывах угольно-черных облаков мелькает мутный желтый глаз Дэйра. Вытянувшись на десяток локтей, оно замирает, а потом рассыпается мириадами искр, которые устремляются вниз. К земле, залитой кровью и заваленной бьющимися в агонии телами.

Делаю шаг… потом второй… Стряхиваю с плеч навалившуюся тяжесть. Не глядя, отмахиваюсь засапожником. Ощущаю, как вздрагивает чье-то тело, прыгаю в огонь и подныриваю под пылающую балку.

По ноздрям шибает жутким запахом горящего мяса. А через мгновение к нему добавляется вонь от горящих волос.

На краю сознания мелькает мысль:

«Мои…»

Но не задевает: за дверью, пожираемой алыми языками пламени, — слишком тихо!