Щит

— Мы его поддерживаем, — нехорошо усмехнулся Арл. — Если, не приведи Двуликий, кто-то из Идущих погибает, мы расследуем обстоятельства его смерти и, при необходимости, становимся орудиями воли Бога-Отступника.

— Значит, это совсем не слух…

— Считай, как тебе больше нравится. Но главное, что именно благодаря ему Идущие перестали гибнуть от ядов, подмешанных в пищу, от ударов в спину и выстрелов из придорожных кустов. Так, мы отвлеклись! На чем я остановился? Ах да: выйдя за эту калитку, ты очень быстро ощутишь, что вызываешь в людях только ненависть и страх. Ощущение пустоты вокруг будет все сильнее и сильнее и в какой-то момент станет настолько невыносимым, что ты задумаешься о смысле своего Пути. Это тоже будет испытанием — если ты справишься со своим отчаянием и найдешь в себе силы, чтобы идти дальше, то на тебя обратит внимание еще и Светлая сторона Двуликого.

— Мне все равно, кто, когда и почему обратит на меня внимание! Я хочу лишь одного — закончить свой Путь и уйти к родным, — вырвалось у меня.

Брат Арл нахмурился и с сомнением уставился мне в глаза:

— Мне почему-то кажется, что ты еще не готов…

— Почему это? — перепугавшись, что он снова отложит начало Пути на месяц, взвыл я. — Хочешь, скажу, о чем ты собираешься говорить дальше? О том, что с какого-то момента каждый шаг моего Пути будет оцениваться и Темной, и Светлой стороной! И что это наложит на меня дополнительную ответственность: если какой-то из них мое поведение вдруг покажется недостойным, то Посмертия я не получу.

— Ты видишь только одну грань нашей веры — страх, — грустно вздохнул Арл. Потом задумчиво посмотрел на статую Бога-Отступника и… тряхнул головой: — Ладно, иди: я сделал для тебя все, что мог. Остальное поймешь… или не поймешь сам.

От него веяло сочувствием. Искренним и до ужаса сильным. Я прикоснулся левой рукой к медальону, сделал шаг к калитке и… остановился:

— Спасибо. Я ценю твою помощь. Просто… я мертв. Уже давно. И безумно устал от того, что ты называешь жизнью.

— Что ж, быстрого Посмертия тебе, Идущий! — выдохнул жрец. И добавил что-то непонятное: — И благословения Светлой половины Двуликого.

— Иду, — стряхнул с себя оцепенение я и вошел в грязный и жутко воняющий нечистотами коридор.

С душераздирающим скрипом закрылась дверь. Глухо лязгнул задвигающийся засов. Щелкнула дужка навесного замка, и из малюсенького смотрового окошка раздался облегченный вздох.

«Ну да, довел. И почти без проблем…» — мысленно усмехнулся я, растер слегка затекшие запястья и обвел взглядом камеру, в которой мне предстояло дожидаться суда.

Десять на двенадцать локтей. Испещренные надписями и рисунками каменные стены. Небольшое зарешеченное окошко под самым потолком. Четыре ряда узких трехъярусных нар. Нависающий над головой потолок и зловонная дырка в полу в дальнем правом углу камеры, если смотреть от входной двери.