Щит и меч, № 4, 1995 (сборник)

— Такса у меня одна: шесть долларов.

Валентин с усмешкой покрутил головой.

— Грабеж среди белого дня, уважаемый Семен Яковлевич: вдвое меньше номинальной стоимости.

— А что поделаешь, — пожал плечами ювелир. — За риск приходится платить. Я не спрашиваю, кто вы, откуда золото, а у меня могут спросить. Потому приходится отстегивать немалые суммы моим охранителям.

О том, какой опасности подвергаются нынешние миллионеры, Валентин хорошо знал — об этом чуть ли не ежедневно передавали по радио, по телевидению, писали в газетах: их убивали, брали в заложники, терроризировали ближайших родственников — и ему было непонятно, зачем этому старому, доживающему свой век еврею, причем доживающему безбедно, острые ощущения. Хотя, по утверждению друга, бывшего летчика, а ныне юриста, жадность — одна из разновидностей азарта: у человека развивается волчий инстинкт — еще, еще, еще, как бы волки сыты ни были, они будут резать стадо, пока не останется ни одной овцы или им кто-то не помешает. Так и люди. Один из них сидел перед Валентином — дряблый, седой, с выцветшими от времени и кропотливой, требующей именно ювелирной тонкости работы, глазами, в которых горели вожделенные огоньки. Старый азартный игрок…

В приемной, рядом с секретаршей, сидит мужчина лет двадцати пяти, этакий амбал килограммов под сто с крутой боксерской шеей и пудовыми кулаками. А в соседней комнате наверняка дежурят еще два-три охранника…

Валентин держался подчеркнуто развязно, стараясь ничем не выдать своего профанства в деле золотого бизнеса, и потому не торопился пойти на соглашение, хотя другого выхода у него не было.

— Жаль, я думал мы сговоримся, — сказал он как можно равнодушнее и делая вид, что собирается уходить.

— А сколько вы хотите? — на лбу и морщинах под глазами ювелира заблестели капельки пота. Нет, он не собирался так запросто отпустить нового, скорее всего, выгодного поставщика.

— Я — посредник, — еще раз повторил Валентин. — И не люблю торговаться, потому предложу вам минимум, на который меня уполномочили: десять долларов. При одном условии: один процент мне лично за посредничество.

Валентин наблюдал за лицом ювелира, с тревогой ожидая увидеть на нем утрату заинтересованности, но Семен Яковлевич вдруг усмехнулся и спросил, переходя на «ты»:

— И давно ты занимаешься посредничеством?

— Не очень. Но профессия тоже рискованная. А я люблю риск.

— Тогда мы найдем общий язык, — рассмеялся Семен Яковлевич. — Хотите чаю, кофе?

— С удовольствием выпью чашечку кофе. На улице чертовски холодно.

Семен Яковлевич нажал на кнопку звонка. Вошла секретарша.

— Света, организуй нам по чашечке бразильского. С коньячком.

За кофе Семен Яковлевич и вовсе заговорил с Валентином, как со старым партнером, показал изделия, пожаловался на свои годы: вот если бы вернуть десяток лет, тогда Глузберг не прокисал бы в этом Богом забытом Хабаровске.

— А мне город нравится, — возразил Валентин. — Чистый, по-своему красивый.

— А мороз, ветры? — воскликнул ювелир. — Да и где ты еще успел побывать, молодой человек, чтобы восторгаться этой ординарностью? Ты видел Одессу в конце пятидесятых, весной, когда цветут каштаны, сирень, абрикосы? — и махнул отрицательно рукой. — Ты еще, наверное, под стол пешком ходил. Вот это был город, вот это была красота… Бедный еврей Семен, зачем ты родился ювелиром? Нет, зачем ты родился евреем? Скажи, почему нас так не любят? Разве мы кому-то делаем худо? А то, что мы умеем жить… Вот ты, наверное, подумал, зачем старому еврею золото, не пора ли ему о своей душе подумать? Пора. Я не раз думал. И вот к какому выводу пришел: не будь мы, евреи, талантливы, так трудолюбивы, наша нация давно бы исчезла с земли. Мы нужны русским, мы нужны американцам, — благодаря нам Америка стала процветающей и великой державой, — мы нужны были даже немецким фашистам…

Ему было лет семьдесят, но коньяк и кофе он пил наравне с Валентином и не пьянел, и голова его не туманилась, мысли он излагал четко и ясно. И расставались по-приятельски: Семен Яковлевич похлопал Валентина по плечу, пожелал ему успехов и пригласил наведываться.