Щит и вера

Николай получил тяжёлое ранение в область сердца. Видишь, тут кровь на левой стороне ленты планки?

– Да, ба, вижу. Я сразу поняла, что это кровь!

– Это его кровь!

Коля всё время был без сознания. И вдруг тихонько зовёт Савелия. Савва остановился, опустил его на траву. А Николай открыл глаза и тихонько говорит:

– Умираю я, Савва. Возьми мою медаль. Пусть она тебя хранит лучше, чем меня.

Савелий успокаивает его, а сам понимает, что последние минутки живёт друг. А Коля продолжает:

– Савва, обещай мне, что после войны ты съездишь ко мне на родину и навестишь мою Лидушку. Если она не забыла меня и будет солдатской вдовой, то отдашь ей мою медаль. Если же Лида с другим будет, оставь её себе. Пусть жена будет счастлива, а медаль вроде как постоянный укор за меня. Сделаешь, Савва?

Дедушка, конечно, обещал ему всё исполнить.

Так и умер Николай у него на руках. Снял он медаль с гимнастёрки, а тело Николая прикрыли ветками деревьев, времени не было, немцы по следам шли, а ребята, что остались, отстреливались. Савелий не мог об этом потом говорить без слёз. Вот и мне, когда рассказывал, слезами весь уливался. Виноватым себя считал, что схоронить по-человечески не смог друга.

– И что? Он был у его жены?

– А как же, был. Только война для дедушки не закончилась в 45-м. Его, как опытного разведчика и специалиста в области бухгалтерии, перевели в мае 1945 года в Варшаву в комендатуру в качестве заместителя главного бухгалтера. Поручено ему было наладить снабжение населения Варшавы и наших частей продовольствием.

Год Савелий пробыл в Варшаве. Рассказывал, что много наших солдат там погибло. Люди фронтовые привыкли воевать в открытую и оказались неготовыми видеть противника, когда тот стреляет из-за угла, под прикрытием ночи, когда проявляет своё коварство, днём руку жмёт, а в темноте выслеживает и стреляет. Пригодился Савелию тут опыт разведчика. В апреле 1946 года, наконец, и для него закончилась война. Был демобилизован.

Но после смерти Коли у дедушки даже лёгкого ранения не было! Он всё говорил, что это заговорённая медаль Николая помогла ему, а может, просьба его.

Попал дедушка на родину Николая только в мае 1946 года. Сошёл он с поезда в Челябинске, когда ехал уже домой. Добрался до деревни, в которой жил Николай. Я не помню её названия. Разыскал Лидию, жену Колину. Она получила извещение о гибели мужа летом 1944 года, а через год вышла замуж.

Новый муж её был тоже фронтовиком. Посидели они вечер, потолковали. Дедушка рассказал о гибели Николая. А муж Лидии и говорит: «Не суди нас, Савелий. Одноклассники мы. Всегда я любил Лиду. Ну а как пришёл с войны да увидел её, понял, что не забыл я свою любовь. Ждём ребёнка скоро».

Сначала дедушка осерчал на Лидию. Мол, быстро забыла своего Николая. Медаль, как и просил Коля, не отдал ей.

– Вот такая история этой медали, Светланка.

Сорок пять лет прошло, как умер мой дедушка Савелий Григорьевич, давно ушла из жизни моя бабушка. Я часто смотрю на боевые награды моего деда и на медаль «За оборону Сталинграда», орошённую кровью.

Ленинградский тополь

Мария Васильевна медленно подошла к окну. Раздвинув лёгкую портьерную ткань, навалившись на подоконник всем своим грузным телом, она пристально стала смотреть в окно, слегка покачивая головой и разговаривая сама с собой.

– Стоишь, всё так же стоишь, словно огромный чёрный скелет. Посмотри, какое яркое и тёплое солнце! Как всё вокруг ликует! А ты, как мрачное напоминание о страшных днях пережитой войны, разбросил свои голые, почерневшие ветви, даже твои редкие мелкие листья не скрашивают черноту.

Её слова были обращены к умирающему старому тополю, который простирал свои засыхающие ветви высоко-высоко, упираясь в голубое небо.

– Да, мало уж кто помнит твою историю, да и мою тоже. Вот состарились мы с тобой, дружище… Состарились. Может, и впрямь тебя пора спилить, чтобы не омрачал жизнь? Что ты молчишь? Ведь раньше в твоих ветвях любили селиться птицы, а в тени жаркими летними днями играли дети. А сколько их было!

Старая женщина замолчала, предавшись своим воспоминаниям. Марии Васильевне перевалило за девяносто, почти всю свою жизнь она прожила в этом большом сибирском селе, глубинном, удалённом от городов и дорог. Её седые, когда-то пышные волосы, выбились из-под тёмного платка, который покрывал не только голову, но и широкие плечи. Тяжело опустив руки, она, казалось, не моргая, всё смотрела и смотрела на старый, почти засохший тополь.