Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Что же вменяется в вину героине «просвещенным читателем», например М. Гершензоном, когда он упрекает ее в отсутствии «искренней, смелой и простой страсти»? По-видимому, то, что влюбленные не перешли запретную черту, презрев все предрассудки, а разыграли свой любовный сюжет в строгих рамках целомудрия. В своем письме к родителям Марья Гавриловна оправдывала свой поступок «неодолимою силою страсти». Согласно логике «неодолимой силы страсти» любовники должны мыслить только одно блаженство: в полном обладании друг другом; только в любовных объятиях может быть обретено вожделенное ими счастье. В интерпретациях таких, например, мифологем европейской культуры, как трагические истории Федры и Ипполита, Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты, уместно говорить о «неодолимой силе страсти». Ясно, что при известии о том, что в метельную ночь невеста случайным образом была обвенчана с неизвестным, «неодолимая сила страсти» не должна была потерять свой накал, стать менее неодолимой. Однако и Владимир Николаевич, и Марья Гавриловна принимают разлуку как безусловную данность и не делают никаких попыток изменить свою судьбу и добиваться своего «счастья». Формула-оправдание «неодолимая сила страсти», которую наивно используют русские герои для обозначения своих отношений, почерпнута ими из литературы, но в данном случае она оказывается несостоятельной: не описывает и не называет реальности.

Воздержимся от упреков в адрес героев за то, что ими движет не темная разрушительная стихия – «неодолимая сила страсти», или, как ее называет М. Гершензон, «простая, искренняя, смелая страсть», а нечто другое, что они только именуют «страстью».

По версии героев, их заставляет пойти на тайный брак еще и «воля жестоких родителей», препятствующая их соединению. Но и эта формула при ближайшем рассмотрении, оказывается, не выражает реальности. В самом деле, «жестокие родители» предстают в повести достаточно любящими и здравомыслящими, чтобы согласиться на брак дочери с «бедным армейским прапорщиком», когда они осознали любовь дочери как причину ее болезни, из-за которой «бедная больная две недели находилась у края гроба». Оказалось, что счастье дочери – это единственная забота родителей и материальный расчет не является основным мотивом их выбора. Причем решение родителей согласиться на неравный брак не является чем-то беспрецедентным и экзотическим в кругу патриархальных представлений. Родители опираются на целый ряд народных пословиц, находя в них нравственное оправдание своему решению: «суженого конем не объедешь», «бедность не порок», «жить не богатством, а с человеком». Это решение оказывается поддержанным и соседями-помещиками. Становится ясно, что Марья Гавриловна не случайно втайне была уверена в прощении родителей: по-видимому, ее свобода во многом была обеспечена их истинной любовью.

У тайного побега есть только одно тайное же основание – необходимость заявить свою волю, подчинить однажды свою судьбу своему свободному выбору, ощутить себя самозначимой человеческой величиной.

Патриархальная идеология русского родового быта потому и нуждается в преодолении, потому и начала отходить в прошлое, что посягала на всего человека до конца, не оставляя ему ни крупицы самостоятельного значения, отождествляя человека с его сословием, родом, хозяйством, с его местом в бытовой и семейной жизни. То, что происходит в повести «Метель», по своей сокровенной сути есть процесс рождения личностной позиции, появление человека нового типа в условиях поместно-усадебной Руси под влиянием европейской культуры с ее культом свободного человека.

Нужно отметить, что духом романтизма заражена почти вся провинциальная дворянская молодежь. Когда Владимир Николаевич ищет свидетелей для совершения тайного венчания, то оказывается, что и отставной корнет Дравин, и «землемер Шмит в усах и шпорах», и шестнадцатилетний улан с энтузиазмом готовы принять участие в этом поэтическом, по их мнению, деле. Последние даже без особой нужды клянутся в готовности жертвовать своей жизнью. Помочь тайной любви считается делом благородным, роли всех участников заговора осмысляются ими самими как высокие, почти героические. Мы видим наивную жажду поэзии жизни как общую характерную черту менталитета дворянской молодежи начала XIX века в России. Вследствие всего сказанного можно с уверенность утверждать, что на самом деле никаких непреодолимых препятствий для брака с «бедным прапорщиком» не было.